Божественное пламя
Шрифт:
Греки теснились и топтались на месте, македонцы начинали напирать. Александр встал рядом с телом отца, прижатого к земле лошадью, начинавшей коченеть. «Царь!» — крикнул он, чтобы указать дорогу своим людям. Вокруг него солдаты нерешительно переминались: каждый подзуживал соседа, чтобы тот напал первым. Для всех, кто стоял у Александра за спиной, он был легкой мишенью.
— Это царь. Я убью первого, кто прикоснется к нему. — Кое-кто испугался; Александр устремил глаза на человека, который, судя по тому, как на него смотрели, был душой мятежа. Выдвинув челюсть, Александр процедил: — Расходитесь,
Кто-то пробормотал, что они выбирались и не из таких мест, но ни один человек не двинулся.
— С обеих сторон мои люди, гавань в руках у врага. Или вы устали от жизни?
Внутренний голос, дар Геракла, заставил Александра резко обернуться. Он едва ли разглядел лицо поднявшего копье солдата — только незащищенное горло. Лезвие его меча разрубило трахею; грек отшатнулся, липкими от крови пальцами зажимая рану, из которой со свистом вырывался воздух. Александр приготовился уже сражаться с остальными, но в эту минуту сцена переменилась; он внезапно увидел спины царских телохранителей и сомкнутые перед отхлынувшими рядами аргивян щиты. Гефестион, задыхаясь, как преодолевший сильный прибой пловец, встал у него за спиной, готовый отразить натиск. Все было кончено; за это время он только-только успел бы доесть свой обед.
Александр осмотрел себя. На нем не было ни единой царапины, каждый раз он первым наносил удар. Гефестион о чем-то спросил, и он ответил с улыбкой. Сияющий, спокойный, он был окружен своей тайной: божественной свободой убивать страх. Страх мертвым лежал у его ног.
Грубовато покрикивая на своих людей, суматоху привычно унимали появившиеся военачальники, аргивянин и помощник Пармениона. Колебавшиеся быстро присоединились к зрителям; отхлынув, как отлив, они обнажили площадку с десятком мертвых и раненых. Все, кто находился рядом с царем, были взяты под стражу и уведены прочь. Труп лошади оттащили в сторону. Мятеж был подавлен. Крик поднялся снова, но уже в задних рядах, где не видно было, что происходит на самом деле, и страх питался молвой.
— Александр! Где наш мальчик? Неужели эти сукины дети убили его? — Потом, переходя в глубокий басовый контрапункт: — Царь! Они убили царя! Царь мертв! — И выше, словно в ответ на вопрос: — Александр!
Он стоял, будто неподвижная скала в бушующем море, глядя в синее сияющее небо над собой.
У его ног раздались голоса.
— Государь, государь, как вы? — спрашивали они. — Государь?
Александр моргнул, словно пробуждаясь ото сна, потом опустился на колени рядом с остальными и дотронулся до тела.
— Отец? Отец?
Он сразу же почувствовал, что Филипп дышит. В его волосах запеклась кровь, меч был наполовину вытащен из ножен; царь, должно быть, тянулся за ним, когда его ударили, видимо, эфесом; аргивянин в последний миг струсил и не решился пустить в ход лезвие. Глаза Филиппа были закрыты, он вяло обвис на поднявших его руках. Александр, помня уроки Аристотеля, оттянул веко здорового глаза; веко дернулось и закрылось.
— Щит, — сказал Александр. — Кладите осторожно. Я подержу голову.
Аргивян увели в казармы; македонцы толпились вокруг, спрашивая, жив ли царь.
— Он оглушен, — сказал Александр. — Скоро ему станет
Они положили царя на его постель. Александр осторожно отнял свою руку — всю в крови — и поместил голову отца на подушку. Филипп застонал и открыл глаза.
Старшие военачальники, чувствовавшие себя вправе быть рядом, начали уверять его, что все в порядке, армия под контролем.
— Принеси мне воды, — сказал стоявший у изголовья Александр одному из оруженосцев. — И губку.
— Это твой сын, царь, — сказал кто-то. — Твой сын спас тебя.
Филипп повернул голову и слабо пробормотал:
— Да? Хороший мальчик.
— Отец, ты видел, кто из них тебя ударил?
— Нет, — сказал Филипп, его голос окреп. — Он напал сзади.
— Надеюсь, я убил его. Одного я убил. — Его серые глаза испытующе смотрели в лицо царя.
Филипп устало моргнул и вздохнул.
— Хороший мальчик. Я ничего не помню, ничего до той минуты, когда очнулся здесь.
Оруженосец вошел с кувшином воды. Александр взял губку и смыл с рук кровь — очень тщательно, два или три раза. Потом повернулся к выходу; оруженосец в замешательстве застыл с кувшином в руках, но, опомнившись, подошел к царю, чтобы омыть его лоб и волосы. Он полагал, что наследник просил воду именно для этого.
К вечеру, несмотря на слабость и приступы головокружения, Филипп мог отдавать приказы. Аргивяне были отправлены прочь, к Кипселе, Александра приветствовали всюду, где бы он ни появился; солдаты дотрагивались до него — на счастье, или чтобы к ним перешла часть его доблести, или просто ради того, чтобы дотронуться. Осажденные, ободренные беспорядками, в сумерках вышли за ворота и напали на осадную башню. Александр повел отряд и выбил их с занятых позиций. Врач объявил, что царь поправляется. Один из оруженосцев остался сидеть с ним. Уже за полночь Александр добрался до постели. Хотя он ел вместе с отцом, ему отвели отдельный дом. Он был теперь полководцем.
В дверь привычно поскреблись. Александр снова застелил одеяло и подошел открыть. Когда назначалась эта встреча, Гефестион знал, что Александр хочет одного — поговорить. Гефестион всегда все видел.
Они обсудили бой, приглушенно говоря в подушку, и вскоре замерли. Стали слышны звуки лагеря, с крепостных стен Перинфа доносились отдаленные голоса ночных дозорных и стрекот их трещоток, подтверждающих, что стража бодрствует.
— Что такое? — прошептал Гефестион. В смутном, мерцающем свете от окна он увидел, как сияющие глаза Александра приблизились к его лицу.
— Он говорит, что ничего не помнит. Но он уже пришел в сознание, когда мы подобрали его.
Гефестион, которому однажды у фракийской стены в голову попал камень, предположил:
— Он потерял память.
— Нет. Он притворялся мертвым.
— Да? Ладно, кто его осудит? Он не мог даже сесть, все вертелось перед глазами. Он думал, аргивяне испугаются содеянного и разойдутся.
— Я открыл ему глаз и знаю, что он меня видел. Но не подал мне знака, хотя и понял, что все кончено.