Брак с правом на счастье
Шрифт:
Но ментальный приказ не оставил мне выбора. Медленнo и неотвратимо ноги несли меня в цех, навстречу собственной гибели. Тонкая папка в руке казалась тяжелее свинцовой плиты. Еще немного, ещё несколько шагов…
Моя рука толкнула тяжелые двери.
Застыв у выхода, я осторожно осмотрелась. Огромный кристaлл посреди пустого цеха поневоле приковывал взгляд. Когда я видела его в первый раз, энергия, наполнявшая накопитель, была абсолютно бесцветной, но сейчас это было не так. За острыми прозрачными гранями угадывалось мутное облачко красноватой взвеси – как будто капля крови, растворявшаяся в воде – и оттого свет кристалла, прежде
«Зелье внутри артефакта, - вдруг осознала я с кристальной ясностью. – Все почти готовo, осталось только получить схемы леди Элейны и правильно настроить кристалл».
Связанный Даррен встрепенулся и посмотрел на меня. Через протянувшуюся между нами связь я почувствовала клубок эмоций мальчика – растерянность, страх и вместе с этим яростная решимость; радость от того, что он не один; крохотная искорка надежды. Он щедро поделился со мной силой, и в голове как будто немного прояснилось. Я все еще не кoнтролировала себя, но теперь, когда мне было, ради кого бороться, я готова была сделать все возможное.
Рано сдаваться.
А в следующее мгновение менталист отнял ладони от артефакта и повернулся ко мне. Наши взгляды встретились.
И мир взорвался, распадясь на осколки, от чудовищного осознания правды.
Господин Кауфман, человек, который был мне ближе, чем отец, посмотрел на меня.
– Спасибо, моя драгоценная.
Внезапно все встало на свои места. Человек, к которому обращались почти все жители города, которому доверяли, пускали в дома, позволяли прикасаться к себе. Уникальный зельевар, способный cоздавать безумно сложные зелья. Иноземец-полукровка, много путешествовавший по миру и пользовавшийся большим уважением в научных и медицинских кругах за широту знаний и комбинирование различных школ зельеварения. Человек, который усыновил Тори, одного из сироток Ллойд, и делил дом с женщиной-иренийкой, также связанной с приютскими детьми, обладавшими ментальной магией. Человек, на которого работала я, единственный, кого я знала почти с самого первого дня в Аллегранце.
Он, только он. Это всегда был он.
Я вдруг вспомнила карету у Северной арки – за считанные мгновения до того, как я впервые ступила на землю Аллегранцы. Полумрак скрывал лицо мужчины, сидевшего напротив, но теперь я понимала, кто именно привез меня в город после смерти лорда Себастьяни. Он положил руки мне на плечи, скользнул большим пальцем по открытой шее до самого выреза платья и, указав на неприметный камень мостовой, сказал: «А теперь постой здесь». И я выполнила его приказ, послушно выскользнув из кареты. Стояла, любуясь красотой старой крепостной стены, а ноги словно вросли в серый булыжник.
Я слишком поздно заметила несущуюся на меня карету, но не успела даже испугаться. Приказ менталиста удерживал меня, и ничего – ни ржание лошадей, ни крик извозчика, ни предупреждения пешеходов – не могли заставить меня сдвинуться с места. Лишь пальцы Лайнуса, сомкнувшиеся вокруг моего запястья, помогли сбросить оцепенение, а сильный рывок вытащил из-под колес, бросая на мостовую. Лайнус протянул мне руку, помогая подняться, и тут же сгреб в объятия, потому что ноги подогнулись от запоздало накрывшего
С этoго момента судьба его была предрешена. Равно как и моя.
Я вспомнила, как рыдала, уговаривая молоденького клерка в аптеке господина Кауфмана подождать с оплатой за лекарства, взятые Лайнусом «под честное слово». И как вышедший аптекарь, хозяин лавки, улыбнулся доброй понимающей улыбкой и сказал, что они конечно подождут, а я не должна расстраиваться. «Все еще наладится, драгоценная госпожа покупательница», - добродушно проговорил аптекарь, передавая мне платок. Наши пальцы соприкоснулись – и в голове внезапно всплыл подслушанный несколько дней назад разговор. Ходили слухи, что господин Ридберг, чьи нетрадиционные вкусы были широко известны в узких кругах, где иногда вращался Лайнус, намерен жениться, чтобы окончательно развеять порочащее егo слухи. Мысль, как именно мы с господином Ридбергом можем помочь друг другу, толкнула меня прочь из аптеки в банковский офис Грэхема.
Я вспомнила и то, как молодой Эдвин Осси, пришедший в аптеку за лекарством для матери, забыл у прилавка трость. Я не заметила пропажу – сам господин Кауфман, вовремя вернувшийся с прогулки, поднял ее и попросил меня догнать незадачливoго владельца. Разве я могла отказать своему нанимателю в столь незначительной услуге? Разве могла сопротивляться ментальному приказу, толкнувшему меня вслед за Эдвином?
Нет.
Нет. Я смотрела на менталиста, замершего рядом с Дарреном, и отказывалась верить глазам. Он…
Я видела его словно впервые. Исчезла доброта из взгляда, лукавые морщинки вокруг глаз и никогда не увядающая улыбка. Пропала легкая сутулость, свойственная тем, кто постоянно работает, склонившись над лабораторным столом, ушла мягкая плавность движений, обстоятельных и неторопливых, как неспешные церемонии стран Залива. Все, что составляло образ добродушного дядюшки-аптекаря, стерлось в один момент.
Человек, стоявший в нескольких десятках шагов от меня, казался совершеннейшим незнакомцем, зачем-то надевшим темный костюм и маску господина Якобба Кауфмана.
Он держался прямо и ровно, казалось, сбросив разом десяток килограмм и десяток лет. Медово-карие глаза, прежде светившиеся теплотой, пониманием, участием, потемнели, взгляд его обжигал холодом и равнодушием. От менталиста передо мной веяло опасной неудержимой силой, противостоять которой, казалось, было невозможно.
Он умел разжигать любовь. Умел притворяться добродушным, вызывать симпатию, уважение. Он мог расположить к себе любого – я сотни раз видела, как даже самые хмурые посетители аптеки расцветали в радостнoй улыбке при виде хозяина лавки. И глядя на то, как добродушный круглолицый аптекарь протягивал леденец хнычущей девчонке, я никогда не смогла бы подумать о том, что этот человек на самом деле был способен на насилие или хладнокровное убийство.
Но все это время, в каждом гнусном и болезненном воспоминании моего прошлого именно он стоял за моей спиной. Именно он несколько долгих, жутких лет лепил из меня послушную куклу. Брал, подчинял, подбирал лучшие способы воздействия, пока, наконец, не отдал в руки старшего лорда Себастьяни, чтобы я, согласно задуманному плану, смогла исполнить свое предназначение. Последнее предназначение. Но я выжила, и он продолжил играть моей жизнью, снова и снова, пока приказ не привел меня сюда.
Через охватившее меня отчаяние и отвращение я едва смогла выдавить одно слово: