Брат Алеша
Шрифт:
Фоме Ивановичу возражать было невозможно. Алеша мямлил что-то про неудобство, про неотложные дела, но уже, сам того не желая, писал на листке адрес гостиницы.
– Чепуха какая, дела! Дела подождут! – говорил Фома, – А вот мы с вами сегодня вечерком про дела-то и поговорим. Я ведь тоже интерес в вас имею, я ведь человек деловой, мне некогда попусту любопытство удовлетворять да благотворительностью заниматься. Так что, милости прошу, не стесняйтесь. А и вот еще что: после обеда-то, по-русски – соснуть часок? Да не моргайте, не моргайте, уже и постелено вам, Глаша проводит. Я сам-то непременно…
Алеша, коснувшись щекой подушки, провалился в блаженную бездну сна и проснулся, к стыду своему, только вечером.
– Так чем же вы, Алексей Федорович, намерены теперь заняться?
– Я… я не знаю… Я думал… учиться, я ведь курса в гимназии не кончил… И потом… А теперь и не знаю, сил нет даже думать… Я, Фома Иванович, в монастырь хочу…
– В монастырь? Вона как! В монастырь! Спасаться… От чего же спасаться хотите, молодой человек?
Алеша молчал.
– Значит, вы будете в монастыре спасаться, а мы здесь, грешники, в миру погибать? Как же-с? А брат ваш Иван Федорович – кто его без содержания-то лечить станет?
– Я имущество распродам, деньги в банк вложу, Иван обеспечен будет…
– Распродадите? Ну, так ведь это уметь надо. Вишь, как вы Чермашню-то «распродали»! Другое-то, думаете, легче будет? Нет, в нашем деле легкого ничего нету. В нашем-то деле, кто на легкое надеялся, тот уже с сумой по миру пошел. Вам-то, может, как монаху, с сумой-то и лестно, да не всем оно интересно. А некоторым и просто нельзя. Невозможно! Дети, к примеру, малые, есть просят – много ли в суму наберешь?
Алеша не понимал, куда он клонит, но на всякий случай сказал:
– Долги все прощу, векселя аннулирую. Проценты брать противно совести, и…
– Так уж и все? И Терентьевой простите?
– Какой Терентьевой?
– У батюшки вашего брала, штабс-капитана Терентьева вдова, в Твери, на зачин дела. Сейчас процентики неплохие идут, батюшке вашему шли, теперь вам идут. Дело процветает, заведение всегда дело прибыльное…
– Какое заведение?
– Такое самое, скоромное, с девицами-с… – Фома Иваныч, усмехаясь, смотрел на Алешу, – А вы что думали, в долг взятые денежки на богадельни тратятся? Да многие ваши должники, у вас под десять процентов беря, соседу под двадцать ссужают. Разве малая доля только от нищеты на хлеб детям берет, да и то больше себе на водку…
Ох, тяжел был этот разговор Алеше. Но что ж теперь было делать, сам остался, сиди да слушай…
– Ну, не печальтесь, молодой человек! Я, собственно, только вот к чему. Прощать, оно конечно, дело христианское и в наше время редкостное, стало быть, тем более похвальное… И вот все эти десяти- да двадцатирублевые, ей-богу, на хлеб-то, простите – и вас бог простит. Да и не много потеряете… А иной долг, в тысячу али в две – простить, бывает, значит – человека погубить… Вот у меня, грешника, вексель лежит – хорошая сумма, под залог земельки, последнего семейного достояния-с. Прощу я его, должник-то его завтра проиграет. На карточный долг и брал… Вот и держу-с, покуда детки не подрастут… Ну, да, вам должны, вам и решать… Но ведь и вы должник. И большой должник, Алексей Федорович. Как с этим быть?
– Я?!
– Вы-с. Фабрика на вас. Сотня с лишком работников, сотня семей. Тоже продадите?
– Ну уж тут-то, Фома Иванович, посудите, что мне остается? Я ведь в ткацком деле еще меньше понимаю, чем во всем остальном, как же мне не продать-то?
– И кому, позвольте спросить? Не знаете? Так я вам скажу. Сейчас в ткацком деле кризис – тканей производится много, производство их дорого, спросу нет. По такому времени купят у вас фабричку разве только свои, местные. А местных-то у нас двое, Зимин да
– Как к отцу Николаю?! – Алеша даже подскочил, – Почему к Николаю?
– Именно, именно к нему. У монастыря вашего во владении отличная фабрика. И отец игумен – серьезный делец, строгой школы-с. А вы и не знали?
– Не знал…
– Ну вот, не знали… Ну, и правильно, зачем же об таком звонить. И благолепие земных сует бежит, и денежки тишину любят… Только объявили в монастыре батюшке вашему, что и монастырь-то не хозяин, что хозяин-то повыше сидит, и ходу туда просто так нет, надо ждать. Федор Павлович эту присказку знал, «надо ж дать», взял тысячу, да в монастырь снес. Приняли, а дело как стояло, так и не двинулось. Федор-то Павлович было хотел в амбицию, а ему: приняли, приняли, ровно тысячу, как благодеяние, как богоугодное пожертвование, и никак иначе-с. Он, говорят, после того и с сыновьями туда приезжал, скандалы устраивал, но ничего не добился. Впрочем, это я неточно знаю… постойте, так и вы ж там были? А я рассказываю…
Алеша сидел, как убитый… Казалось бы, уже дальше-то и некуда, восполнилась мера, довольно, Господи, довольно! Но Фома Иваныч продолжал.
– Ну что я все вокруг да около… Стало быть, купит у вас фабричку Зимин. Он ваших-то рабочих уволит, своих возьмет, с Оренбурга да с Пермского края. На то ему община деньги и собирала, чтоб своим работу давал, а не чужим. Стало быть, ваши-то по миру пойдут. Сотня-то семейств. В тех местах, сами знаете, с огородов не проживешь, а земельку, у кого была, рабочие почти всю пораспродали. Привыкли к фабричному заработку… По миру-с, Алексей Федорович.
– А монастырь?
– А монастырь купит – так просто закроет. Он и свои-то производства сокращает, конкурента в такое время убить самое милое дело… И вашим опять сума да пыльная дорога…
– Что же делать?
– Что делать? Работать. Работать да учиться. Долг отдавать. Они на вас работают, стало быть, долг ваш святой – на них работать. Рук не покладая работать. На фабрике вашей управляющий крепкий, пока протянете. А там… Или грудь в крестах, или голова в кустах. Есть у вас шанс. Был бы у меня такой, я бы, на годы не глядя, с головой бы, как в воду…
Глава 4. Sturm und Drank. Продолжение
– Видите ли, Алексей Федорович… Тут, может быть, придется подступить к весьма тонким материям, так что я в некотором роде и боюсь начинать… как бы то ни было, прошу меня до конца выслушать и не гневаться. Хотя, впрочем, можете и гневаться, только не прерывайте. Мы ведь об этом еще с вашим батюшкой говорили, и ежели бы не несчастье… Каков батюшка ваш был в жизни, не мне судить, да и не знаю я его с этой-то стороны совсем, но делец он был цепкий и на вещи смотрел прямо и трезво, что в нашем брате главное, хотя и нечасто встречается. Единственно, он не только смотрел, но и действовал так же – прямо и трезво, а это почти всегда означает у нас, просто сказать, ходить по головам. И потому, когда с монастырем-то не выгорело, хотел он фабрику продать – и дело с концом. Хоть шерсти клок, да выручу, говорил… Но вы-то, вы-то, Алексей Федорович, вы человек молодой, а тут ведь не теперешний кризис, тут на годы перспектива!