Брат Алеша
Шрифт:
Лиза была необычайно для последнего времени тихою. Он начал о чем-то говорить, сам слыша фальшь своего голоса, но она, взяв его за руку, перебила:
– У меня будет ребенок. Я знаю. Я его слышу. Если вы что-нибудь с ним сделаете… я убью себя. Мне не нужна жизнь ценой его жизни, Алешенька…
Оставалось только верить в чудо. Как приговоренному к смертной казни, Алеше казалось, что впереди еще бесконечный срок, огромное богатство; ему казалось, что в эту зиму они проживут столько жизней, что еще сейчас и нечего думать о последнем мгновении. И он свято верил в чудо, и этот кажущийся бесконечным срок давал ему силы верить. Он молился, и молитва давала ему надежду. Он говорил себе: вот, завтра, через неделю, к Рождеству, в конце февраля Лиза встанет… Но время летело, подходил март, а Лиза так же лежала, как в декабре и январе. И однажды, уже в конце марта, сознание неотвратимой беды вдруг настигло его, внезапно и беспощадно, ударило в самое сердце, как коршун, упавший с неба. Он сидел, как всегда, рядом с Лизой, они болтали
Однажды, спускаясь по каменистой тропе, Алеша вышел к маленькой церкви, стоявшей на краю деревни. Внутри было прохладно, ряды кресел стояли пустые, только где-то у алтаря невидимо возился служка. Над алтарем висел древний деревянный крест, Христос, распятый на нем, уронил голову на грудь, так что лица в тени нельзя было разглядеть. Алеша сел на скрипучее кресло. Ему все вспоминался брат Иван, которого он уже с прошлой весны не видал. Как он говорил тогда? «Не Бога я не принимаю, я только билет ему почтительнейше возвращаю»… Да, билет, билет… Не по карману билет… И кожа с меня, как со Смердякова, уже наполовину содрана, а гора все стоит и стоит!.. Где моя вера, Господи? Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради пречистой Матери Твоей и всех святых, помилуй нас!
Косые лучи заходящего солнца пронзили церковь, воспламенили стекла витражей, и Алеше вдруг померещилась усмешка на склоненном лице Христа. Алеша вскочил и побежал к выходу. «Господи! Вот, Ты висишь и усмехаешься, а Лиза умрет, умрет! А Ты так же будешь висеть и усмехаться! Господи, если Ты есть, сделай что-нибудь! Если Ты есть!»…
Лизавета Григорьевна Карамазова умерла 16 мая, кесаревым сечением. Родившегося ребенка по слову ее крестили Алексеем.
Глава 7. Дело
Такова была «душевная драма Алеши с Лизой Хохлаковой». Именно такова, и неправы те, кто ждал, что Лиза пойдет по страшному пути обольстительных инфернальниц Достоевского. Нет, нет и нет! Этого пути не существовало для Лизы, это ясно из первого тома, в особенности из главы «Бесенок» это яснее ясного!
Человек в своем развитии проходит все стадии библейского развития человечества, как эмбрион за девять месяцев повторяет всю биологическую историю земной жизни. Младенец, подобно Адаму и Еве в раю, не различает добра от зла и сам не хорош и не плох – добро и зло еще смешаны, слиты в нем в одно неразделимое целое. Но в какой-то момент происходит то, что в Библии названо грехопадением и изгнанием из рая. Лет в тринадцать-четырнадцать ребенок вдруг с изумлением видит, как мир раскалывается на две бездны – на добро и зло, и сам он оказывается на тончайшей, острой грани между ними. И упасть во зло оказывается так легко, как скатиться с ледяной горки. А подниматься к добру так же трудно, как взбираться на крутую бесконечно высокую гору. И вчерашний младенец, все тяготы которого брали на себя родители, старавшиеся избавить любимое чадо от малейших усилий, особенно душевных, вчерашний младенец с ужасом понимает, что сил-то у него на подъем к добру нет, что и на то, чтобы просто удержаться на грани, не упасть, силенок-то еле хватает. А бездна зла манит, как манит край пропасти, а соблазн падения так сладок, что замирает сердце и сосет под ложечкой… Оттого так часто в этом опасном возрасте делаются страшные, часто и непоправимые глупости: подростки убегают из дома, пишут кому попало сумасшедшие письма, бросаются на любимого учителя с ножом, стреляют во вчерашних друзей-одноклассников, а то и просто режут вены или прыгают с крыши, оставив записку: «в моей смерти прошу винить мир, который слишком велик для меня». И некому-то объяснить бедному самоубийце, что на пути к добру силы с каждым шагом не убывают, а только прибавляются, что поднимающемуся сам Христос протягивает руку помощи…
Четырнадцатилетняя Лиза так же боролась с соблазном зла, как и ее ровесники, (разумеется, не все, большинство-то, заведомо слабое для такой борьбы, Бог милует и проводит по грани как бы во сне, как лунатиков по карнизу). И Лиза сумела победить соблазн, увидеть всю мерзость зла в душе своей, сумела, возгнушавшись собою, признаться в зле – хотя бы только Алеше – сумела и наказать себя. Над придавленным пальчиком вы не смейтесь, боль нешуточная, нестерпимая даже для взрослого мужчины. И с каждым словом самоопределения: «Подлая, подлая, подлая, подлая!» изгонялся из души Лизы бесенок, и оставалась чистота, впредь уже не подверженная соблазнам.
Впрочем, зачем это я здесь разжевываю, все это есть в первом томе, в главе «Бесенок». Что же до сплетни о ее, якобы, инфернальном бегстве от молодого супруга, чуть ли не из постели, ночью, с каким-то французским инженером, потом ее бросившим, и о смерти чуть ли не от голода, где-то на чердаке – то сплетня эта появилась много позже, во времена, до которых мы еще дойдем, в петербургской газетенке «Разные слухи», в пасквиле за подписью М. Р-ин. И знаем же, что стыдно верить пасквилям, а верим, да еще и с удовольствием
Оставшись вдовцом, Алеша с головою ушел в работу и ученье. Дело его шло в гору. Фабрика, как ухоженная, политая потом пашня, воздавала сторицей. Да и грех сказать, время свежим ветром надувало паруса промышленной России, и несло ее вперед, а с ней вместе и Алексея Федоровича Карамазова. Старый управляющий, казавшийся когда-то великим мастером и знатоком, теперь сам отдавал первенство Алеше, удивляясь зрелой мудрости и неожиданности его решений. Когда старик попросился на покой, его место занял Петр Фомич Калганов, конечно, не без протекции отца. Он получил великолепное образование, мечтал посвятить жизнь математике, но, подумав, занялся практическим делом и успел уже попрактиковаться на манчестерских производствах; цены ему не было во всем, что касалось современной организации производства. Интуицией же в финансах обладал феноменальной, как и чутьем на малейшую фальшь, так что обмануть его в сделках было невозможно. В делах отца он не прижился, откровенно говоря, из-за жестокой ревности старших его лет на десять-двенадцать единокровных братьев. А с Алексеем они были ровесники, и сошлись быстро и очень близко, как братья, и притом родные. Они и внешне были похожи, Алексей только волосом потемнее и пониже ростом, чем длинный светловолосый Петр. Петр Фомич, подумав хорошенько, (он и все делал, хорошо подумав), в дело Алексея Федоровича вкладывать из своих средств не стал, а управлять взялся. В деловых кругах их стали звать после того никак иначе, как «братья Карамазовы». По смерти Фомы Ивановича перешли к Алексею Федоровичу и еще несколько его служащих, не сжившихся с новыми хозяевами, что стало ценным приобретением для дела. Потапенку Алексей Федорович, правда, не взял. Он был благодарен Фоме Ивановичу за жестокий урок в самом начале карьеры, но вспоминать об этом уроке не любил.
Так сложилось, что вторая половина царствования Александра II Освободителя ознаменована была, наряду с, так сказать, заморозком в сфере гражданских свобод, некоторыми весьма разумными мерами в экономике, хотя и неполными, как и многое в свершениях этого великого правителя. И, как в начале дела Алексею Федоровичу был выгоден крепкий рубль и низкие ввозные пошлины, так потом пошла на пользу инфляция и охранительное повышение пошлин. Теперь уже рынком сбыта карамазовских тканей была не только Бухара и ханства, не только Персия, но через Персию и богатейший Левант, ранее недоступный из-за засилья англичан. Левант Алексей отбил относительной дешевизной, в России брал качеством, за счет новейшей европейской техники. Уже и Астрахань и Поволжье были отвоеваны у Морозова, и по Волхову, а потом и по железке через Чудово шел карамазовский товар в Петербург, в Финляндию, в Архангельск. Песьегонская фабрика вскоре превратилась в небольшой промышленный город, но Алексей не останавливался на этом. Зимина и Кирпичникова, бывших страшных конкурентов, он придушил и съел, и теперь на месте их допотопных мануфактур строил современные фабрики, каких ни в Англии, ни в Бельгии не было. Тут уж охранительные пошлины обходились с помощью головоломных схем и зубодробительных взяток. Алексей торопился, он чувствовал, что за подъемом снова грянет спад, но ему повезло вырвать заказ военного ведомства перед самой турецкой войной. Как бы ни было хорошо на рынке, в России государева казна всегда была самой надежной и обильной кормушкой. Алексей Федорович постарался вдоволь насытиться из этого неиссякаемого источника…
При всем том он свято держался заветов Фомы Ивановича, не забывал, что основа его богатства – это труд его рабочих. Новичок-ткач на его фабриках не получал меньше семнадцати рублей, шла доплата за ночные работы, за праздники платилось вдвойне, штрафы ограничивались десятью процентами от оклада. При каждой фабрике строилась церковь, больница и школа – для детей и для взрослых. Взрослые шли в школу охотно, тем более, за грамотность тоже полагались доплаты. А вот детей поначалу матери не очень-то отпускали, не видели пользы, или жалели детей, пусть-де еще погуляют, или опасались чего… Как бы то ни было, Алексей Федорович и эту задачу решил просто и быстро – стал платить детям за учебу. Платились, конечно, смешные копейки, но так же, как на фабрике, с доплатами за успехи, штрафами за неуды, с повышением оклада от класса к классу. Видя такой серьезный подход, матери поменяли свое отношение к школе, да и дети подтянулись – для них-то эти копейки были вовсе даже и не смешными, а вполне себе серьезными суммами.
Разработать и организовать систему этих школ, детских и взрослых, Алексей Федорович предложил своему прежнему знакомцу – Николаю Ивановичу Красоткину, только что вышедшему из университета и оглядывавшемуся в поисках предмета приложения сил. Он с жаром взялся за дело, новое в России и близкое его душе. Он ведь с юных лет склонен был водиться с младшими, хоть бы и совсем с «пузырями», воспитывать и образовывать их. К слову сказать, Дарданелов, бывший учитель его, а теперь уже директор гимназии, все-таки дождался руки Колиной матери, и так сошелся с пасынком, что имел сильное влияние на выбор Николаем жизненного пути. Алексей Федорович и других своих скотопригоньевских мальчиков не терял из виду, помогая нуждающимся, поддерживая оступившихся, на одном только условии – чтобы помощь эта оставалась тайной для своих и посторонних. Возмужав, все они крепко стояли на ногах, многие благодаря Алексею Федоровичу…