Брелок желаний
Шрифт:
— Да какой там. В голове только глянец и гламур – сказал я.
— А ты слишком умён для своих штанов.
— Спасибо, — ответил я, поправляя свои штаны за 300 евро, купленные накануне.
— А теперь, слушай, что мы делаем. Я врубаю режим "Троянский Боб". Делаю вид, что не знаю ни о чём, и начинаю потихоньку демонстрировать признаки, что я расслабился: хожу по известным туристическим местам, публикую фотки из кафе. Как только они решат, что я потерял бдительность — она нанесет удар. Скорее всего это будут наемники, которые меня изобьют до
— То есть?
— То есть ты сейчас идёшь в лавку на углу, покупаешь сыр, вино и газету. Потом мы изображаем пикник в Люксембургском саду. Всё должно быть наигранно, будто я совсем потерял осторожность и стал простым туристом.
Кот встал.
—Ты че придурок? Кто продаст коту газету?
— Ага, а сыр и вино ты значит намутишь? – засмеялся я.
— Ты знаешь, что я не ем сыр?
— Знаю, — сказал я и откинулся в кресле. — Но ты выглядишь как тот, который его ест.
Григорий, растянувшийся на подоконнике, поднял голову с выражением человека, которого обвинили в краже фрески да Винчи.
— Что ем?
— Сыр. Камамбер. У тебя на морде весь стиль французской буржуазии с утра до вечера. А Пайка смотрит. Через окна, через камеры. Может, даже через дрон в форме уточки. У нас в ванной.
Кот не сдвинулся ни на миллиметр. Только глаза сузились в щёлки.
— Уточка, говоришь?
Он исчез.
Просто — пшик! — и всё. Пылевая воронка, запах возмущения и пустота. Вдалеке хлопнула крышка унитаза. Шорох. Вздох. Стон сантехники.
Я медленно поднялся, не веря своим ушам и звукам в ванне.
И через мгновение Григорий вернулся. В зубах — та самая жёлтая уточка, которую я однажды купил на распродаже, потому что она «прикольно пищит». Теперь она не пищала. Она молчала, как будто понимала: её разоблачили.
Григорий вскочил на подоконник, развернулся к открытому окну и — ни секунды на эффектную паузу — выплюнул её вниз.
— Гришка! Я же пошутил!
— А я — нет, — сказал кот, поворачивая голову ко мне. — Бережёного бог бережёт, а не бережёного кот стережёт.
Он спрыгнул с подоконника, стряхнул с лапы невидимую пыль шпионажа и пошёл прочь, хвост трубой. Я подошёл к окну.
На асфальте внизу стояла уточка, окружённая тремя детьми и старушкой с пуделем, у которого началась экзистенциальная паника. Один ребёнок тыкал в уточку палкой. Она молчала.
Григорий, тем временем, уселся на подушку, вытянулся в стиле «барон на покое» и заявил:
— Ты не понимаешь. Пайка уже в Париже. Ты думал, ты один с геолокацией? Я — кот. Я чувствую угрозу за шестьсот километров. И сыр.
— Да она с утра ещё в Нантерр была! — возмутился я.
— Да-да. А потом в Нантерр приехал курьер из «Почты Франции» с надписью "Пакет от Пайки", и всё. Отследи теперь, кто она, где она и в какой резиновой утке она сидит.
Я схватился за голову с выражением на лице: - «Боже, да что ты черт побери такое несешь»?
Он отвернулся и добавил
— Кстати, сыр закончился. А если Пайка реально следит через камеры, то пусть видит: как ты заботишься о моём рационе.
— Ты офигел?
— Я развился.
И гордо зевнул, будто Эйнштейн, который только что доказал, что его кормит идиот.
«ПОЙМАЙ МЕНЯ, ЕСЛИ СМОЖЕШЬ»
Утро в Париже начиналось, как обычно, с легкой простуженности мыслей, запаха вчерашнего багета и недовольства на подоконнике. Григорий сидел, как всегда, на своём наблюдательном пункте, вытянув лапы и глядя сквозь стекло с выражением вековой тоски, как будто за ночь опять подорожал тунец.
Матвей Смирнов, ещё не до конца пробудившийся к жизни, шевельнулся на диване, зашуршав пледом. Кот даже не повернул головы — просто глянул мимолётно, с той высоты, с которой древние боги осматривали смертных.
— Доброе утро, — осмелился сказать я, хотя сам не верил в его доброту.
— Утро добрым не бывает, — отрезал Григорий, разворачиваясь ко мне с достоинством потерянного императором трона. Он сел прямо, как каменный лев на надгробии, прижал хвост к лапам и заявил с ледяным спокойствием:
— Я тут обнаружил у себя отсутствие некоторых... кх-кх …жизненно важных органов.
Я онемел и моргнул.
— Да хорош, Гриш. Ты был маленький, ничего не помнишь. Это вообще принято — кастрировать котов, чтобы они по углам не метили. Программа “чистый дом”, так сказать.
— Принято, говоришь? — прищурился кот, и усы его задрожали от возмущения. — Кем принято? Где? В какой цивилизации, если не считать евнухов? Ты что, всерьёз считаешь, что имел право решать, какому количеству котят я мог бы подарить этот мир?
— Подарить? — усмехнулся я, натягивая носок. — Я видел, как ты с Шанель из пятого подъезда общался. Подарил бы ты ей, разве что блох.
— Смирнов, ты опять скатываешься в примитив. Мы, коты, не просто спим по 18 часов. Мы, между прочим, смотрим в окно. Мы — наблюдатели. Молчаливые философы. Один раз в день я думаю о смысле жизни, другой — о бесполезности тебя как существа.
Он театрально встал на задние лапы и, размахивая передними, стал изображать суету человечества:
— А теперь внимание! Люди! Маленькие, суетливые! Они бегают туда-сюда, с кофе, с планами, с кредитами, с кризисами среднего возраста. Бегут, падают, встают и снова бегут. Куда — не знают. Зачем — тоже. А мы сидим и смотрим. Мы — как налоговая. Видим всё.
Я фыркнул.
— Между прочим, эти “людишки”, как ты изволил выразиться, обеспечивают тебе крышу над головой, миску с кормом, доступ к одеялу и регулярный уход за шерстью. Без нас вы бы жили под кустом и ели кузнечиков.
— О, одеяло! Какой щедрый дар от цивилизации! Спасибо тебе, феодал Матвей. А ведь раньше у нас были планы… Ты даже не представляешь, кем я мог стать. Может, театральным критиком. Или гастрономическим блогером. Но ты всё сломал. Одной операцией. Без анестезии для души.