Бремя удачи
Шрифт:
– Тетя Катя, яхонтовая… – Руки взлетели к самому горлу.
– Идите, Рони вам выдаст бумаги.
Карл потряс головой. Глянул на племянника, невозмутимо сидящего в углу и почти незаметного в тени: свет падал только на стол перед ним, на руки и бумаги…
– Мы с Потапычем что, вдвоем вне заговора остались?
– Вы меценаты. – Екатерина Федоровна величаво повела рукой, подтверждая значимость и неизбежность этой странной роли. – Ваш удел – платить и не жаловаться. Ромочка мечту исполняет, боже мой, как можно такому делу чинить препоны? Кто у нас следующий?
– Степан! –
– Да вы мошенники, уже и народ выкликать взялись, – заподозрила Алмазова.
Кучерявая голова кузнеца показалась из-за полога, темные глаза весело прищурились, и огромный человек протиснулся в шатер, уверенный, что звали точно его. С сомнением покосился на табурет.
– Присядьте, – указала Алмазова. – Мы сей же час прогоним сударя мецената и займемся делом. Ромочка! Рома, нас все же нашли. Иди кайся в грехах. Хотя я не вижу ничего ужасного: цыган и шуба не могут долго и мирно пребывать в одном доме, это уж обязательно к чему-то да приведет.
Ромка появился из-за полога, натянутого внутри шатра и делящего его надвое. Важно поклонился и указал рукой – прошу ко мне. Был он в дорогом аккуратном костюме, чинный и серьезный.
– Кабинет? – насмешливо изогнул бровь Карл фон Гесс.
– Временный, – кивнул сын Потапыча. – Вы скажите отцу: я уже все уладил с помещением, так что никакого побега и нет, вечером буду дома.
– С каким помещением? – уточнил Карл, ныряя в складки полога.
Барон закашлялся, хоть так скрывая новый приступ изумления. В «кабинете» за столом, собранным из досок и накрытым ковром, сидели Лев Соболев, трое пожилых цыган весьма важного вида и Илья, одетый в костюм, столь же опрятный и дорогой, как на Роме.
– Лев Карпович? – уточнил барон, слабо надеясь, что наблюдает иллюзию.
– Шубу я приобрел, – азартно блеснул глазами бывший друг Потапыча. – Теперь вот – отмечаю сбывшуюся месть. Содрал я шкуру с медведя! Ай да я! Ай да…
Соболев покосился на детей и повел плечами, оборвав фразу на самом интересном месте. Набулькал прибывшим чаю из пузатого расписного чайника. Один из цыган добавил в стаканы кипяток из самовара и подвинул ближе тарелку с пряниками.
– Карл, фамильные драгоценности сестры выкупать будешь? – деловито предложил Лев Карпович. – Это к Ромке. Тыщи три он с тебя слупит. Злодей, весь в папашу. И малым не брезгует, и большой лопатой шурует вовсю. Но я всех объехал, я в деле, а вы никто, тьфу, вы даже не пайщики. Во – они пайщики.
Соболев ткнул пальцем в цыган. Карл отхлебнул чай, пытаясь вернуть себе дар речи. Подхватил со стола бумаги и принялся просматривать. Купчие на особняк в самом центре города, еще купчие на участок, и на дом, и еще…
– Сих бездельников с их болтовней нам ждать никак невозможно, продолжим, – донесся из-за полога голос Алмазовой. – Вы, значит, тоже желаете сменить профессию. Ах, боже мой, Степочка, ну зачем же? Ничего нет хуже и ненадежнее сцены, она яд, чистый яд. Сперва одно расстройство, затем короткий полет на крыльях славы, и то не для всякого, а далее тоска и забвение.
– Ромка, неужели ты
– Я с самого первого дня сказал, как вы нашли меня тогда, зимой, что буду в театре выступать, – прищурился неродной сын Потапыча, упрямством вполне удавшийся в Самого. – Вы своей жене запретили петь. Я глядел-глядел и понял: мне тоже запретят. Потом еще подумал. Кому я нужен в театре? Или скажут: протекция от Самого. Или хуже: не будет мне там места, никакого. Я с горя и решил все по-своему устроить. Для цыган театр сделать. Особенный.
Карл вздрогнул: за перегородкой низким басом взревел кузнец Степан, стаканы на столе задрожали, даже блики на самоваре опасливо приугасли. Все три цыгана важно и гордо кивнули – голос…
– Ну-с, документы подписаны, – голосом сладким, как любой толковый яд, прошелестел Соболев, сгребая бумаги в кожаный портфель и щелкая застежкой, едва Степан смолк. – Барон, полагаю, вы будете столь любезны, что сами отвезете меня к нашему медведю, в его семейную берлогу. Он отказал мне от дома, но тут случай особый.
Карл оглянулся на Ромку. Пеньков-младший излучал счастье столь явно, что мог бы светить вместо лампы и сиять жарче начищенного самоварного бока. Ругать мальчишек сделалось окончательно невозможно.
– Наш Макар тоже тут? Ох, если он инженерное дело забросил ради пения…
– Здесь, родню без очереди пропихивает на прослушивание, – сообщил сын Потапыча.
– Тогда ладно, ваша взяла. Стройте театр, Роман Платонович. «Тачка Ф» за углом, оставляю ее. Передай Макару: он отвечает за вас всех. Я, пожалуй, провожу господина Соболева. Хотелось бы обойтись без жертв, что едва ли возможно, если не вмешиваться и не мирить… Роман, почему ты не продал шубу еще кому-то?
– Так как раз: во имя мира. – Ромка встал в позу и воздел руку, тотчас сложился от хохота пополам и рухнул на стул. – Карл Альбертович, ну как мне с Илюхой дружить, если отец мой и этот вот дядя Лева, того и гляди, убьют друг дружку? Мы и придумали: денег взять и мир учинить.
– Ясно. – Карл подчеркнуто вежливо кивнул Соболеву. – Готов вас сопровождать.
– То-то же, денежки – они понадежнее иных способов дружбы. – Соболев погладил портфель. – Уел я Потапыча. Даже на душе помягчело. Как уел… Порода у нас все ж сильна, Илюшка мой придумал с шубой-то, вот так.
Соболев встал, небрежно кивнул всем и направился к выходу. Карл поймал сына за ухо, нежно, но крепко, и пошел следом, не слушая возмущенного сопения. Илья, щуря узкие лисьи глаза северянина-охотника, беззвучно крался последним.
В столицу он прибыл поездом, один, неделю назад. Соболев ненавистного, чужого по крови сына встретил почти трезво и умеренно холодно. За два дня в общей сложности они сказали друг другу аж пять слов. На третий день Лев Карпович явился в высший колледж магов ругаться, сорить деньгами и пропихивать нежеланного пасынка в престижное заведение. Было совершенно очевидно: главное достоинство здешнего образования для Соболева – наличие общежития, избавляющего от необходимости находиться с Ильей под одной крышей.