Бросок Венеры

Сейлор Стивен

– Нет, в этом смысле его речь была выше всяких похвал.

– Была полна яда?

– Сочилась им. Заодно Целий припомнил и историю смерти жены Бестии в прошлом году, и обстоятельства смерти его предыдущей жены. По сути, он обвинил Бестию в их отравлении.

– Вряд ли смерть жён может иметь какое-то отношение к злоупотреблениям на выборах.

– Пожалуй. Но задачам Целия это полностью соответствовало.

– Подрыв репутации, - кивнул я. – Без него римское правосудие было бы невозможно. Обвинитель любыми средствами подтачивает репутацию обвиняемого – и люди уже готовы поверить, что он совершил любое преступление, которое ему приписывают. Это куда проще, чем искать и предъявлять настоящие доказательства.

Ну а защитник, со своей стороны, применяет тот же приём: приписывает обвинителям всевозможные гнусности, чтобы подорвать веру в их слова. Сейчас даже странно думать, что когда-то я уважал адвокатов, а порой и восхищался ими. Да, я слышал разговоры, что Бестия будто бы убил своих жён. Обе они умерли довольно молодыми, перед этим не болели, никаких отметин у них на теле не было… Естественно, люди говорят, что он их отравил – хотя как раз яд в большинстве случаев оставляет следы.

– Но только не в том случае, если яд был применён способом, о котором говорил Марк Целий, - отозвалась Бетесда.

– Что же это за способ?

Она откинулась назад и подняла голову.

– Не забывай, всё это говорилось в обычном суде, где присутствовали и мужчины, и женщины – не в таверне и не на какой-нибудь оргии. А Марк Целий – чрезвычайно наглый молодой человек, - впрочем, в её голосе я не слышал осуждения.

– И чрезвычайно наглый оратор. Ладно, об этом довольно. Так что он говорил?

– По словам Целия, самый быстродействующий из всех ядов – аконит.

Я кивнул. Исследуя на протяжении многих лет различные способы убийства, я немало узнал о ядах.

– Яд аконит, иначе называемый «смертью пантеры», получают из корня борца. Он и в самом деле действует очень быстро. Но если принять его в количестве, достаточном, чтобы вызвать смерть, то на теле обыкновенно остаются следы отравления…

– Целий говорит, что яд не глотали.

– Я что-то не понимаю…

– По его словам, если яд нанести на гениталии женщины, то она умрёт в течение ближайших суток.

Я удивился. Даже при всём моём опыте по части ядов, такое известие было мне внове, и я не до конца верил ему.

– То, что рассказывает Целий, возможно, и правда – хотя я и не представляю, каким образом кто-то мог бы это установить. Но в таких случаях, полагаю, Марк Целий знает о женских гениталиях практически всё.

– Ха! – глаза Бетесды блестели. – Вряд ли такое известно и Цицерону.

Я, изображая застенчивость, вскинул руку.

– Значит, Целий обвинил Бестию, что тот отравил своих жён… – я так и не смог закончить фразу. Никакие деликатные выражения на ум не шли.

– Нет, напрямую он Бестию не обвинял. Просто рассказал о свойствах аконита, взвинтил себя до предела – а потом направил палец на Бестию и закричал: «О судьи, я не указываю пальцем на преступника – я указываю на преступный палец!».

Я чуть не подавился просом.

– Какая мерзость! Всякий раз, когда я думаю, что римские ораторы скатились к величайшей непристойности и самому дурному тону, какой только возможен – приходит новое поколение и устанавливает новые рекорды. О Минерва, - прошептал я, глядя на статую в саду, - обереги меня от судебных заседаний. «Я указываю на преступный палец». Тьфу!

Бетесда оторовалась от своей чаши со сладким вином.

– Во всяком случае, Бестию оправдали, с пальцем или без него.

– Полагаю, Цицерон произнёс весьма волнующую речь в его защиту.

Она пожала плечами:

– Не припоминаю.

Речь Цицерона, подумал я, вероятно, впечатлила бы её куда больше, если бы произносивший её человек был столь же молод и хорош собой, как Марк Целий.

– Ну, тогда удача улыбнулась Луцию Кальпурнию Бестии.

– Но не его жёнам, - сухо ответила Бетесда. В её глазах промелькнуло нечто похожее на злость, но затем она снова улыбнулась:

–

Кстати, разговор о молодом Целии напомнил мне о другой сплетни с Форума.

– Тоже касающейся Целия?

– Нет, касающейся его домовладельца.

– Понятно. И что там нового натворил Публий Клодий?

Клодию принадлежал тот самый дом вниз по улице, где квартировал Целий. Будучи мужчиной немного за тридцать, чистейших патрицианских кровей, в последние годы он сумел внушить многим страх в качестве радикального агитатора и демагога. Как народный трибун Клодий стоял за римским поглощением Кипра – это давало ему возможность увеличить хлебные раздачи для бедноты. В прошлом он состоял в неплохих отношениях с Цицероном, однако не так давно именно Клодий добился его изгнания, так что теперь они были заклятыми врагами. Его политическая тактика была грубой, напористой, и, как правило, успешной. Пока люди, подобные Целию, достигали в судах пределов красноречия – люди, подобные Клодию, совершенствовали запугивание как метод политической борьбы. Неудивительно, что связь между этими двоими не сводилась к отношениям домовладельца и арендатора. В политике они часто выступали как союзники, да и в частной жизни их кое-что связывало. Все знали, что Целий был любовником – или одним из любовников – овдовевшей старшей сестры популиста, Клодии.

– Сама я этого не видела, мне об этом рассказали на рыбном рынке, - Бетесда чуть не мурлыкала. – Вроде бы Помпей пришёл со своей свитой на Форум, чтобы присутствовать на каком-то судебном разбирательстве, которое должно было вот-вот начаться.

– Не исключаю, что это был суд над его приятелем Милоном за нарушение общественного порядка.

Бетесда пожала плечами.

– А обвинял его Клодий, - добавил я.

– Да, скорее всего, потому что Клодий там тоже был, и тоже с большой свитой. Кстати, состоит она из очень грубых типов.

Назвать многочисленных спутников Клодия «грубыми» – значит весьма им польстить. Его свиту составляли физически крепкие люди самого низкого происхождения – одни из них были наёмными бойцами, другие были чем-то обязаны Клодию, а многие присоединялись к нему добровольно, из чистой любви к насилию.

Казалось невероятным, чтобы такой человек, как Клодий, преследовал кого-то в суде за нарушение порядка. Но в этом случае обвинение, вероятно, имело под собой основания. У обвиняемого Милона была собственная банда – конкуренты клодианцев, готовые буйствовать на улицах, поддерживая любую политическую силу, к которой в данный момент примкнул их хозяин. Великие люди, подобные Помпею, Крассу или Цезарю, соперничали за владычество над миром в военных и финансовых областях – а Милон и Клодий оспаривали друг у друга власть над улицами Рима. Более крупные фигуры сотрудничали в этом деле с менее крупным, к вящей выгоде для тех и других. Сейчас Милон был выразителем интересов Помпея, и потому Помпей должен был выступать в его защиту. Клодий – либо в сотрудничестве с Крассом, либо с Цезарем, либо на собственный страх и риск – вставлял палки в колёса Милону, главным образом для того, чтобы зацепить Помпея. Похоже было на то, что он твёрдо решился сорвать попытки Помпея взять под контроль приснопамятный «египетский вопрос».

Эти мысли заставили меня вспомнить о том, как Дион в прошлом месяце приходил в мой дом.

– Кстати, - вставил я невзначай, - ты помнишь ту странную пару, которая была у нас накануне моего отъезда в Иллирию? Я всё время думал, были ли у тебя какие-то вести от этих людей, или…

Бетесда одарила меня взглядом Медузы – ведь я попытался прервать её рассказ.

– На суд над Милоном собралась огромная толпа, чересчур большая, чтобы поместиться на площади, так что часть её заняла соседние улицы. Когда появился Помпей, толпа приветствовала его настоящим рёвом. Ты ведь знаешь, как люди его любят.