Бросок Венеры
Шрифт:
Я, впрочем, настоял, чтобы они взяли с собой Бельбона – так я хотя бы буду уверен, что они благополучно добрались домой. Это было меньшим, что я мог для них сделать. Тригонион упрятал свои длинные волосы под шляпу и расправил тогу, Дион снова набросил на голову край столы – и вот они опять выглядели римскими мужчиной и женщиной. Под покровом темноты они исчезли так же, как и появились.
Распрощавшись с гостями, я снова занялся укладкой вещей для поездки в Иллирию к Метону. Бетесда постаралась на славу, но есть кое-какие приготовления, которые может сделать только сам путник. Зимой дни короткие, времени на дорогу остаётся мало – поэтому я рассчитывал сегодня лечь пораньше и пораньше же встать. А
Чем больше я думал о сегодняшних событиях, тем больше деталей казалось мне неясными. Диону кто-то посоветовал обратиться ко мне. Кто? И что в его компании делал Тригонион? Вместе они походили на воду и масло – и всё же философ, очевидно, достаточно доверял жрецу, чтобы вдвоём с ним предпринять этот рискованный маскарад.
Хорошо, что эти вопросы могут подождать, пока я не вернусь из Иллирии и снова не увижусь с Дионом, подумал я. И тут же мне вспомнился взгляд философа – так смотрит человек, который уже счёл себя мёртвым. Всякую сонливость как рукой сняло.
Я повернулся набок и потянулся к Бетесде. Она громко выдохнула и отстранилась. Я негромко позвал её по имени – но она притворялась спящей. Интересно, за что она на меня обижалась? Лунный луч упал на ложе, осветив её волосы. Этим утром она покрасила их хной, чтобы придать блеск и скрыть седину. Знакомый запах успокаивал и одновременно возбуждал меня. Бетесда, наверное, помогла бы мне заснуть, подумал я, но она проявляла не больше желания помочь мне, чем сам я – помочь Диону. Я смотрел на её густые волосы, напоминавшие мне тёмный и непроходимый лес.
Устав ворочаться в постели, я поднялся. Длинная туника на мне уже была – без неё в это время спать холодно. Я сунул ноги в туфли и добрался до своего шерстяного плаща.
В атриуме, под пристальным взглядом бронзовой Минервы, я смотрел на яркие звёзды. Воздух был прозрачен и холоден. Созвездия были мне знакомы, и я, напрягая память, называл их латинские и греческие имена, изученные в юности в Александрии: Большая Медведица, которую Гомер называл Колесницей или Семью Волами; Малая Медведица, или, как некоторые говорят, Собачий Хвост; Козерог, у которого, я слышал, хвост рыбы…
Сон бежал от меня. Тело требовало движения. Несколько кругов, сделанных мной вокруг фонтана в атриуме, так и не принесли желаемого покоя. Тогда я направился в парадной двери, отпер её – и шагнул на гладко мощёную улицу.
Полагаю, ночной Палатин – самое безопасное место в Риме. В пору моего детства здесь, как и повсюду в городе, тесно соседствовали бедняки и богачи, патриции и плебеи. Тогда римская держава только начинала свою великую экспансию, и некоторые семьи становились не просто богаты – но запредельно богаты. И был Палатин, близкий к Форуму и достаточно высокий, чтобы уберечь своих жителей от идущего с Тибра дурного воздуха и вони из тесных переулков по соседству. За прошедшие годы доходным домам и скромным семейным жилищам пришёл конец, и на их месте возникли роскошные особняки, окружённые зелёными полосками небольших садов. Есть ещё на Палатине и небогатые дома, и люди, вынужденные считать свои деньги (я доказательство тому), но в целом это место населено гражданами богатыми и влиятельными. Сам я живу на южном склоне холма, а ниже меня, на Форуме, стоит Дом весталок. Не далее, чем на полёт стрелы от меня живут Красс, самый богатый человек в Риме, и мой старый патрон Цицерон – тот в прошлом сентябре триумфально вернулся из изгнания и сейчас занимался восстановлением своего дома, который разгневанная толпа разрушила
У таких людей, как правило, многочисленные телохранители – и не просто здоровенные дуболомы, а вышколенные гладиаторы. Их существование – не чей-то каприз, а суровая необходимость. Бродяги, ночные гуляки и прочие нарушители спокойствия ночной Субуры знают: на Палатин лучше не соваться. Все они – от воришек до насильников – выбирают себе другие места и более доступную добычу. Так что по ночам на улицах Палатина тихо, и обыкновенно пустынно. Человек может прогуляться по улице холодной зимней ночью один на один со своими мыслями и не опасаясь за свою жизнь.
Но даже при этом я, услышав приближающиеся пьяные голоса, счёл за лучшее спрятаться, пока обладатели голосов не пройдут мимо. Я прижался к стене в тени от ветки тисового дерева. Через улицу от меня было старое трёхэтажное здание – оно стояло в самом конце моего квартала. Это был превосходно выстроенный дом в отличном состоянии, собственность Клодиев, древней и почтенной патрицианской семьи. Вопреки новым палатинским порядкам, первый этаж дома занимали торговые лавки, а выше шли квартиры, сдававшиеся внаём. Весь второй этаж арендовал Марк Целий, молодой человек, который несколько лет назад втянул меня в интригу между Цицероном и Катилиной. Его-то голос – вместе с ещё одним – я и слышал от восточного конца улицы.
Я оставался в тени. Причин опасаться Целия у меня не было – но не было и настроения для компании, особенно пьяной. Когда они со спутником пересекали улицу, приближаясь ко мне, я сперва увидел их тени, обрисованные луной – странные, искажённые призраки. Они шли, обняв друг друга за плечи, пошатываясь и смеясь, переходя с крика на шёпот. Не впервые я видел, как Марк Целий возвращается домой в подобном состоянии. Чуть старше тридцати лет, привлекательный и выглядящий достойно, Целий в полной мере являл собой пример того разряда молодых римлян, который сегодня описывал Дион, говоря об Асиции, человеке, подозреваемом в попытке отравления: очаровательные и весьма оборотистые молодые люди с безупречным прошлым, но неясным будущим, лишённые каких-либо предрассудков, остроумные, блестяще образованные, со вкусом к поэзии и к вину, приветливые, изящные – словом, люди, которым никогда и ни при каких обстоятельствах не следует доверять. Целий и его друг, надо полагать, возвращались с вечеринки в каком-то аристократическом доме поблизости. Внушало удивление только то, что с ними не было девушки, а то и двух – разве только им до утра хватило бы и общества друг друга.
Они остановились перед лестницей, ведущей в апартаменты Целия. Сам Целий забарабанил в дверь, и, пока они ждали раба, чтобы её отпереть, я услышал часть их беседы. Целий проговорил имя «Асиций» – я вздрогнул. Возможно, показалось, думал я – ведь в голове у меня постоянно крутился рассказ Диона об Асиции, так что это имя могло послышаться мне в свисте или шипении. Но тут же я вновь услышал то же самое.
– Асиций, ты просто задница! – проговорил Целий. – Ты и сегодня вплотную был близок к тому, чтобы провалить дело! Два промаха подряд!
– Я?! – возмутился его спутник. В темноте я не мог разглядеть его как следует, но, казалось, он был высок и широк в плечах, как и Целий. Он говорил невнятно – иногда почти кричал, иногда бормотал, так что его речь я разбирал только урывками. – Я – не тот человек, который… Ты не говорил, что нам придётся… а только потом отыскать и… уже!... и увидеть его… а дальше, Гадес с тобой, Целий, и с этим несчастным египетским…
Дверь с грохотом распахнулась. Целий и его приятель одновременно шагнули в проём – и врезались друг в друга. Что-то зазвенело на мостовой, в лунном свете блеснула сталь. Целий вернулся и, нагнувшись, подобрал упавший кинжал. И тут он увидел меня.