Бросок Венеры
Шрифт:
Когда яд не дал нужных результатов, враги Диона обратились к средствам менее тонким.
Покинув мой дом, Дион вернулся к Копонию со всей возможной быстротой – было уже темно, и он боялся римских улиц, несмотря даже на свой маскарад и на Бельбона, которого я дал ему для защиты. Что до Тригониона, то Бельбон говорит, что он шёл с ними до дверей дома Копония, а дальше отправился своей дорогой. Наверное, он вернулся в жилище галлусов – оно здесь же, на Палатине, рядом с храмом Кибелы. Об этом евнухе, похоже, никому не известно, и никто не может мне рассказать, что связывало его с Дионом.
О том, что произошло дальше, я знаю из вторых, а то и из третьих рук. Да,
Вернувшись в дом Копония, Дион заперся у себя в комнате и отказывался брать еду, которую ему приносили. (Он панически боялся отравы, а как раз перед тем плотно пообедал у меня). Домашняя челядь у Копония ложится рано, и вскоре после наступления темноты все в доме уже спали, кроме раба, приставленного на ночь сторожить у главного входа. Так вот, ночью (как говорит этот сторож, около полуночи) послышался шум из дальнего конца дома, где и жил Дион.
Сторож пошёл посмотреть, что там творится. Дверь комнаты Диона была заперта. Раб, назвав себя, стал стучаться. В конце концов, он поднял такой шум, что Копоний в соседней спальне проснулся и вышел спросить, в чём дело. Когда дверь взломали, Дион был обнаружен на своём ночном ложе, лицом вверх, с открытыми глазами и ртом. На груди были глубокие раны. Его закололи прямо в постели.
Окно его спальни выходило в небольшой внутренний дворик. Ставни этого окна были открыты, а замок взломан снаружи. Убийца – или убийцы – очевидно, проползли по верху стены, пробрались через террасу, затем ворвались через окно в комнату Диона, убили его и бежали.
Во всяком случае, тот, кто совершил это злодеяние, сумел скрыться незамеченным.
Поистине, горестный конец блестящей жизни! Дион ожидал гибели – и провёл свои последние дни вдали от дома, в чуждом ему городе, пугаясь каждой тени. Это делает всю историю ещё трагичней. Особенно меня заботит то, что в самый день своего убийства он пришёл ко мне и попросил о помощи. Мог ли я спасти своего учителя? Наверняка нет, говорю я себе – ведь люди, которым была нужна его смерть, явно располагали такими силами, с которыми я тягаться не мог. Всё же со стороны богов это чересчур жестокая шутка: через столько лет вернуть в мою жизнь Диона, и тут же снова отнять его навсегда. Я в своей жизни видел немало и насилия, и страданий, но так и не смог привыкнуть к ним. Разве только с годами я вижу в них всё меньше смысла.
Теперь все участники посольства, прибывшего прошлой осенью из Александрии, либо убиты, либо сбежали в Египет, либо, так или иначе, исчезли из виду. (Немногие оставшиеся в Риме, как мне рассказывали, поклялись в верности царю Птолемею или согласились взять деньги за молчание. Нет сомнения, кто-то из них – а может быть, и все – был с самого начала человеком Птолемея). Для римлян настоящий позор, что подобная мерзость могла произойти не просто в Италии, но и прямо в самом сердце города. Правда, некоторые говорят, что убийство Диона настолько вопиюще, что теперь Сенат будет вынужден предпринять шаги для наказания виновных (если и не самого Птолемея, то хотя бы кого-то из его прихвостней). Возможно, это даже подтолкнёт Сенат к тому, чтобы отказать Птолемею в покровительстве и признать египетской царицей Беренику – а ведь ради этого Дион и ехал в Рим. Пока он был жив, сенаторы не желали даже выслушать его, но своей смертью он может добиться того, к чему стремился при жизни: независимого Египта с новым монархом.
Может ли правосудие покарать убийц Диона? Зная о положении дел в римских судах и о людях, чьи интересы затрагивает это дело, я весьма сомневаюсь в возможности
Что бы ни случилось в дальнейшем – меня это не коснётся, чему я очень рад».
Сейчас я перечитываю то письмо, и вижу, что, говоря об обстоятельствах гибели Диона, допустил немало ошибок, порой весьма существенных. Но самым ошибочным из моих суждений было последнее, которое теперь я читаю с изумлением. Как я мог быть таким беспечным, таким недальновидным? Мы живём в мире, полном опасностей, но опаснее всего то, что он ослепляет людей. Прошлое на самом деле столь же смутно, как и будущее, а на дневном свету нам грозит не меньше бед, чем во мраке ночи.
Часть II.
NOXIA
Глава восьмая
Прошёл почти месяц, прежде чем у меня вновь выдался случай написать Метону.
«Моему любимому сыну Метону, служащему под командованием Гая Юлия Цезаря в Галлии – от его любящего отца в Риме: да будет с тобой милость Фортуны!
Я пишу это письмо в двадцать девятый день марта, необыкновенно тёплый для столь ранней весны. Мы открыли все окна, и солнечные лучи согревают меня. Единственное, чего мне недостаёт – чтобы ты был рядом.
Увы, тебя здесь нет. Ни здесь, ни в Иллирии, где я в последний раз виделся с тобой. Я слышал на Форуме о вашей внезапной переброске в Галлию вскоре после моего отъезда. Говорят, Цезаря туда позвали, чтобы подавить восстание какого-то племени, название которого я не буду даже пытаться здесь привести. Полагаю, вместе с ним туда отправился и ты.
Будь осторожен, Метон.
Из-за ваших передвижений я не знаю, получил ли ты уже моё письмо месячной давности, или получишь уже после этого письма, или получишь ли его когда бы то ни было. Поскольку Цезарев курьер (молодой солдат, который и прежде возил тебе мои письма) собирается в Галлию и согласился взять моё письмо только при условии, что я ему вручу его в течение часа, я пишу очень быстро. Я вкратце сообщу тебе все новости, которые смогу, даже рискуя, что ты не поймёшь мой рассказ из-за незнания всех обстоятельств. (Пожалуйста, не показывай это письмо проконсулу. Боюсь, что человек, который диктует свои мемуары на всём скаку, не воспримет спешку как оправдание столь неуклюжего стиля).
Всё же надеюсь, ты получил моё прошлое письмо и знаешь об убийстве Диона. Ещё недавно я иронизировал над теми, кто считал, что это событие не может обойтись без последствий, и что власти будут вынуждены найти и наказать виновных. Но похоже на то, что они были правы, а я ошибался.
Скандал получился просто ошеломляющим. Дион, оказывается, был ещё более известен и почитаем, чем я думал. Хотя, может быть, насильственная смерть делает человека значительнее, и окружающие начинают любить его сильнее, чем при жизни? Сейчас о нём говорят с придыханием – а ведь в свои последние месяцы он скитался от одного приюта (где его подстерегала измена) к другому, пока его кошелёк тощал. Теперь сенаторы называют Диона вторым Аристотелем и, услышав его имя, пускают слезу – те самые сенаторы, которые ещё недавно отказывали философу в разрешении выступить перед ними.