Бросок Венеры
Шрифт:
– Или, может быть, молодой Целий делился с тобой секретами своей личной жизни всякий раз, когда вы встречались на улице? – продолжал я поддразнивать Бетесду.
– Не совсем. Но у нас есть свои способы обмениваться знаниями.
– У кого это «у нас»?
– У женщин, - она вновь пожала плечами. Её источники сведений всегда были тайной, даже для меня. Я всю свою жизнь посвятил раскрытию тайн, но порой Бетесда заставляла меня чувствовать себя зелёным новичком.
– Из-за чего же они расстались? – спросил я. – Такие ветераны амурных баталий, как Целий и Клодия, не станут бросать
– Нет-нет. Говорят, что тут всё дело… - Бетесда замолчала и наморщила лоб. Теперь уже она, в свою очередь, дразнила меня.
– Ну же? – не выдержал я.
– …в политике, или чём-то вроде этого, - выпалила она. – Поговаривают, что пути Целия и Клодия разошлись, а потому Целию пришлось расстаться и с его сестрой.
– Похоже, ты скоро начнёшь сочинять такие же частушки, как толпа на Форуме: «Клодий и Целий, Целий и Клодия». Только нужно вставить несколько глаголов, да поядрёней. Так что же это была за ссора? Из-за чего?
Бетесда изобразила недоумение.
– Ты ведь знаешь, я не интересуюсь политикой, - после этих слов всё внимание моей жены внезапно поглотили её ногти.
– Если только она не связана с какой-то захватывающей сплетней. Ну же, дорогая, ты знаешь куда больше, чем говоришь. А то я ведь могу напомнить, что по закону ты обязана рассказывать мужу всё, что тебе известно. Я приказываю тебе говорить! – я говорил шутливым тоном, но Бетесда, похоже, ничуть не удивилась.
– Ну ладно, - сказала она. – Я думаю, это как-то связано с, как ты его называешь, «египетским вопросом». Из-за этого Клодий и поссорился с Целием. Как я могу знать подробности деловых отношений между такими людьми, как они? Да и кто удивится, узнав, что стареющая шлюха Клодия вдруг утратила своё очарование в глазах молодого красавца – такого, как Целий?
Я издавна приучился выдерживать капризы Бетесды – как мореход приучается выдерживать капризы моря, но я так и не смог постичь их суть. Сейчас что-то разозлило её, но что? Я попытался припомнить слово или фразу, которые могли бы обидеть её, но этот внезапный холод выбил меня из колеи. Я решил сменить тему.
– Впрочем, кого заботят их дела? – я поднял свою чашу, покрутил её, чтобы взбаламутить остатки вина, и уставился на этот водоворот. – Однако я только что спрашивал о тех странных посетителях, которые были у нас накануне моего отъезда.
Бетесда безучастно глядела на меня.
– Это же было только месяц назад. Ты наверняка помнишь: невысокий галлус и Дион, старый философ из Александрии. Он просил меня о помощи, но я ничего не мог сделать для него – во всяком случае, тогда. После того, как я уехал, он приходил сюда снова?
Я ждал ответа – но, оторвав взгляд от чаши, увидел, что Бетесда смотрит в другую сторону.
– Это ведь совсем простой вопрос, - мягко заметил я. – Философ был здесь после моего отъезда?
– Нет, - обронила она.
– А вот это странно. Я был уверен, что он придёт снова; в тот раз он казался совершенно безумным. В дороге я волновался за него. Впрочем, ему, возможно, на самом деле и не нужна моя помощь. У тебя ведь повсюду в Риме глаза и уши – ты слышала что-нибудь о нём?
– Да, - отозвалась Бетесда.
–
– Он мёртв, - ответила она. – Насколько я знаю, убит в том доме, где он жил. И это всё, что мне известно.
Взбаламученное вино в моей чаше застыло. Съеденный завтрак окаменел у меня в желудке. Во рту я ощутил вкус пепла.
Глава седьмая
Только через несколько дней после возвращения в Рим я нашёл время написать письмо Метону. Я перечислил ему события, о которых мне стало известно: победу Цицерона над Целием в суде по делу Бестии, несмотря на уловку с «преступным пальцем» (я был уверен, что этот анекдот позабавит Метона), проблемы, возникшие у Помпея на суде над Милоном, скабрёзные разговоры о Клодии и его сестре.
Так как в Иллирии я подробно рассказал Метону о встрече с Дионом и Тригонионом, то теперь нужно было сообщить ему о судьбе, постигшей философа. Просто чтобы он знал, сказал я себе, берясь за перо. И уже когда я писал – меня вдруг осенило, что это и есть главный предмет моего письма. Известие об убийстве Диона заставило меня почувствовать себя виноватым, и я, описывая для Метона эту кровавую историю, облегчал свою совесть, как будто от этого преступление становилось менее ужасным.
По части писания писем мне далеко до Метона: уж мой-то стиль вряд ли восхитит великого Цезаря. Однако здесь я приведу часть того письма, которое написал сыну в последний день февраля.
«Ты, вероятно, помнишь мой рассказ о том, как меня посетили философ Дион, с которым я был знаком в Александрии, и галлус по имени Тригонион. Ты ещё смеялся, когда я живописал, под каким видом они пришли в мой дом: Дион был переодет женщиной, а евнух надел тогу и пытался выдать себя за римлянина.
К сожалению, продолжение этой истории оказалось не столь забавным, скорее наоборот.
То, чего боялся Дион, произошло через считанные часы после его ухода из моего дома. Той же ночью, когда я собирался в дорогу, чтобы навестить тебя, Дион был злодейски убит в доме Тита Копония – своём римском пристанище.
О самой его гибели я узнал от Бетесды наутро после возвращения в Рим. По её словам, деталей она не знала. Диона она невзлюбила с первого взгляда, а ты знаешь Бетесду: с этой минуты он перестал существовать для неё, и даже его убийство оставило Бетесду равнодушной – при её-то страсти к сплетням. Подробности мне пришлось выяснять самому, задавая то здесь, то там ненавязчивые вопросы. Дело оказалось нетрудным, однако потребовало времени.
Незадолго до этого Диона пытались отравить – он упоминал об этом в разговоре со мной. Судя по всему, рабы его прежнего домовладельца, Луция Лукцея, были подкуплены (несомненно, людьми царя Птолемея), чтобы подмешать яд в еду Диона, но вместо него погиб единственный остававшийся у него раб, дегустировавший пищу. После этого Дион покинул дом Лукцея и перебрался к Копонию.
Именно из его дома Дион пришёл ко мне и попросил о помощи. Если бы я только предложил ему ночлег в своём доме! Но ведь не исключено, что тогда убийцы сделали бы своё кровавое дело под моей крышей. Я думаю о Бетесде, и особенно о Диане – и эти мысли вгоняют меня в дрожь.