Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят
Шрифт:
— Зоя! — закричал Миша, встряхивая кудрями. — Расскажи человеку! Расскажи, не таись!
— Да ладно тебе! — зарделась Зоя и махнула ручонкой. — Срамник и больше ничего!
— Представляешь, Виталий, этот инопланетный хмырь уже повадился к Зое с балкона забираться! До того блудливым оказался, до того похотливым… Чисто павиан!
— Да? — удивился Евлентьев. — Кстати, сообщали по телевидению, что из зоопарка павиан удрал.
— Точно?! — заорал Миша и восторженно взбрыкнул ногами. — Все ясно! Все ясно! Зоя, ты слышишь? Оказывается, высший разум, о котором ты
— Дурак, он и есть дурак, — пробормотала Зоя. Что бы ни говорили о ней, но внимание всегда ее радовало.
А Евлентьев, воспользовавшись всеобщим весельем, прошел в туалет и закрыл за собой дверь. Здесь, в сыром, вечно подтекающем отсеке, на самом верху стояли несколько самоваров, к которым никто не притрагивался годами. Встав на унитаз, Евлентьев с трудом дотянулся до самого мятого самовара, снял его с полки и сунул внутрь газетный сверток с долларами. В последний момент, чуть надорвав газету, он все–таки взглянул на деньги — уж не куклу ли подсунул Самохин. Но нет, в бумаге были доллары, причем новые доллары, в банковской упаковке, пять пачек по десять тысяч.
Снова надвинув на трубу скрежещущую крышку, Евлентьев поставил самовар на место, а за него задвинул плоский ящичек с пистолетом. После этого, спустив для порядка воду, он ополоснул от самоварной пыли руки и вышел к столу улыбающийся и готовый сколько угодно говорить о высшем разуме, сбежавшем павиане, пастухе Иване из далекой деревни Грива и вообще о чем угодно. Водка уже была разлита по стаканам, и все затаенно притихли, ожидая, когда к ним присоединится Евлентьев, когда он сядет на диван и поднимет свой стакан.
— За межпланетные контакты! — заорал Миша, и остальным ничего не оставалось, как выпить, закусить единственным пряником, который нашелся в холодильнике Варламова. Холодильник этот, похоже, никогда не работал и использовался как шкафчик.
Веселье продолжалось. Зоя припомнила новые подробности появления инопланетных существ в ее девичьей светелке, Миша взбрыкивал ногами, Варламов хохотал беззвучно, и из седой его бороды радостно светились порозовевшие щечки.
Самохин позвонил в пятницу, но на этот раз встретиться не приглашал и был, как никогда, немногословным.
— Все в силе, старик, все в силе, — сказал он и повесил трубку.
Это означало, что завтра, в субботу, в семь утра, Евлентьеву положено быть у лесного озера в районе платформы Часцовской.
— Ты не идешь на встречу? — удивленно спросила Анастасия.
— Нет.
— Не хочешь, не можешь или нет в этом надобности?
— Нет надобности.
— Сегодня он больше не будет звонить?
— Нет. А что с билетами?
— Нам их вручат завтра прямо в Шереметьеве–два.
— В котором часу отлет?
— Около пяти нужно быть там. Через три неполных часа полета мы будем в Афинах. Представитель фирмы «Пеликан» встретит нас в афинском аэропорту и отвезет
— А это зачем?
— На случай, если ты решишь купить мне норковое манто. Там оно втрое дешевле, чем здесь.
— А ты хочешь норковое манто?
— Хочу, — Анастасия в первый раз оторвалась от телевизора и бросила на Евлентьева быстрый взгляд. — Если этого хочешь ты. Разумеется, если у тебя для этого будут деньги. Я имею в виду лишние деньги, — Анастасия снова повернулась к телевизору.
— Лишних денег не бывает.
— Тогда обойдусь без норкового манто.
— Сколько оно стоит?
— Мне сказали в туристической фирме… Тысячу, полторы, две тысячи…
Долларов.
— Там разберемся.
— Может быть, мы прямо сейчас соберем чемоданы, сумки… Завтра будет не до этого, а, Виталик?
Евлентьев некоторое время смотрел на экран, где жующие подмигивающие морды предлагали ему какой–то шоколад, потом ему подмигивала корова, предлагая молоко, потом баба на диване дрыгала ногами, показывая, как удобно пользоваться пластырями с крылышками…
— Нет, — наконец сказал Евлентьев. — Дело вот в чем… В доме не должно быть никаких следов отъезда. Как если бы мы вышли перед сном прогуляться минут на пятнадцать.
— Почему, Виталик? — Это был первый вопрос, который задала Анастасия, ч — Мне кажется, так будет лучше.
— Это все, что ты можешь мне сказать?
— Да.
— Хорошо… Пусть будет так. Но мы летим в Грецию?
— Да, летим. Но знаем об этом только мы. Ты и я.
— Тогда я начинаю собираться. Знаешь, собраться так чтобы не оставалось следов, труднее, чем просто собраться.
— И вот еще что… Я завтра должен выйти из дома часов в пять утра.
— А как же отлет?
— Я вернусь около двенадцати.
— Если вернешься, — обронила Анастасия.
— Да, — кивнул Евлентьев. — Именно так. Если вернусь. Если со мной что–нибудь случится, обшарь самовары в туалете у художников. Все, что найдешь, возьми себе…
Они взглянули друг на друга и некоторое время молчали. Потом занялись своими делами и к этому разговору больше не возвращались.
У Евлентьева была одна странная особенность — стоило ему поставить будильник на какое–то время, и он не мог спать всю ночь, просыпаясь каждые полчаса, с трудом снова засыпая, и в конце концов поднимался за час до того, как зазвенит будильник, — невыспавшимся, с колотящимся сердцем, тяжестью в голове, сам себе казался некрасивым, мятым, и от этого состояние недовольства и потерянности было еще сильнее.
На этот раз все было как обычно — проворочавшись всю ночь, Евлентьев поднялся, едва начало сереть окно. Он посмотрел на часы — было около четырех.
Будильник зазвенит минут через сорок.
— Бриться будешь? — спросила Анастасия.
— Нет.
— Тебе что–нибудь приготовить?
— Куртка, эта… пятнами, знаешь? Десантная. Что еще… Свитер, шапочка…
Да, и корзинка… Помнишь, У нас была плетеная корзинка?
— Она и сейчас есть… Где–то на балконе… Ты за грибами собрался?