Будь проклята страсть
Шрифт:
— Понятно, — ответил молодой человек.
— Учись видеть. Если смотреть на явление долго и пристально, оно станет интересным. Не воображай, что разглядишь всё существенное. Это натуралистическая чушь Золя. Чёрт возьми! Как будто можно постигнуть реальность, таращась на неё! Но ты можешь обнаружить в ней то, чего ещё никто не видел до тебя. Во всём есть таинственные, неизведанные глубины. Малейший предмет содержит в себе что-то неизвестное. Сейчас, глядя на вещи, ты вспоминаешь, что говорили о них другие. Так?
Ги кивнул.
— Забудь о тех, кто писал до тебя. Они вносят беспорядок в твой ум, становятся у тебя на пути. К чёрту их.
Флобер пнул полено в камине, и на нём заплясали язычки пламени.
— Быть оригинальным — значит видеть ясно и чётко. Знать, на что у тебя есть собственный взгляд, к чему влечёт тебя
Он поднялся, налил кальвадоса и выпил. Надел маленькие очки и, проходя мимо погруженного в полутьму письменного стола, остановился поглядеть на нечто, лежащее на нём. Ги разглядел, что это перетянутая резинкой связка писем. Молча постояв, Флобер вернулся к своему креслу, и Ги показалось, что на глазах его блестят слёзы. Ему захотелось отвлечь Флобера от печальных мыслей. Он сказал:
— Шарпантье недавно говорил, он рассчитывает, что эти новые романы будут выходить десятитысячными тиражами.
Флобер повернулся к нему.
— Книги пишут не для десяти тысяч людей — и не для ста тысяч! Старайся писать их хорошим французским языком, и только; на все времена, пока люди будут читать по-французски. И не воображай, что сможешь сказать последнюю истину о чём бы то ни было. Даже не пытайся.
— Золя говорит, что если собрать достаточно фактов научным методом...
Флобер издал рык.
— Золя хочет преподносить миру чёткие идеи. Делать выводы, обвинять, осуждать. Я — нет. Почитай Спинозу, и у тебя не останется чётких идей о чём бы то ни было. Человечество каково есть, таково есть, наше дело не изменять его, а познавать. Объяснить не пытайся. Объяснение у Бога, и он не передавал нам права на него.
Флобер помолчал.
— Хочешь писать — никаких жалости, любви, ненависти. Да, ты будешь испытывать чувства, тут уж ничего не поделать. Но чем меньше их будет у тебя, тем лучшим художником станешь. Понятно тебе?
— Кажется, да.
— Чем меньше чувств ты испытываешь к тому, о чём пишешь, тем меньше пристрастий искажают твоё зрение, тем лучше ты сможешь это выразить. Если расплачешься над тем, что написал, это хорошо. Если будешь плакать, когда пишешь, у тебя наверняка получится скверная проза. Добро — красиво, а презрение — прекрасное оружие. Твори вымышленный мир, но оставайся в стороне от него.
За зиму они ещё больше сблизились, ещё больше возросла их привязанность друг к другу. Ги понемногу узнавал подробности из жизни Флобера, из его юности. Флобер ронял намёки, делал неожиданные признания, предавался воспоминаниям. Ги узнал о его любовных увлечениях, о страстях. Однажды в предрассветные часы, выпив немало кальвадоса, Флобер рассказал о своей первой встрече почти сорок лет назад с Элизой Шлезингер, в которую до сих пор был влюблён.
— Мне было пятнадцать лет. Как-то я прогуливался по пляжу в Трувиле, где мы всегда проводили лето. На песке у самой воды лежал чей-то красный плащ. Я переложил его подальше, чтобы не намок, — и в тот же день за обедом в отеле она подошла и поблагодарила меня. Какой Элиза была красавицей! Она угощала меня сигаретами. Да, мой мальчик, я в неё влюбился. Ждал, когда увижу купающейся. Мне становилось нечем дышать, когда она, проходя мимо, обрызгивала меня каплями со своего тела. А однажды при мне она расстегнула платье и дала грудь своему ребёнку. Я думал, что упаду от страсти в обморок.
Элиза была женой Мориса Шлезингера, авантюриста, друга Александра Дюма. Флобер дал понять, что теперь она живёт в Германии, и они не виделись много лет.
Ги узнал о приступах, от которых Флобер едва не умер в двадцать с небольшим. Один из них бросил его «в поток пламени», когда он вёз в кабриолете своего брата Ашиля, голова его словно бы взорвалась громадным фейерверком, он потерял сознание и был неподвижен, словно мертвец. Потом с ним случился приступ возле Круассе, в поле, и он несколько часов лежал беспомощным. Поэтому решил не выходить больше из дому один, особенно ночью в Париже. Ги довольно
71
«Бувар и Пекюше» (1991) — неоконченный роман Флобера, в котором перед двумя обывателями, задумавшими постичь истину, разворачивается панорама различных наук. В своём романе Флобер осуждает, с одной стороны, псевдонауку, а с другой — свойственное современному мещанству «полузнайство». В связи с работой над романом Флобер составил сатирический «Лексикон прописных истин» — сборник расхожих суждений-клише.
Ги еженедельно приносил ему свои работы — стихотворение, набросок, иногда всего лишь страничку. Он обнаружил, что в газетах публикуется много рассказов Катюля Мендеса, Жипа, Франсуа Коппе, Поля Арена [72] , и начал писать рассказы сам. Читая их, Флобер бывал гневным, нежным, ворчливым, ироничным, но в конце концов становился благорасположенным и ободряющим.
— Порви его! Порви! — кричал он однажды. — Чёрт возьми, кажется, этот парень действительно думает так. Рви! И это тоже! Твои поэтические символы стары, как Вавилон. Ты всё ещё вспоминаешь, что говорили другие; а сам видишь пока недостаточно ясно.
72
Арен Поль Огюст (1843—1896) — франко-провансальский писатель. Родился в семье ремесленника, был учителем. Участник франко-прусской войны. Помогал Доде собирать материал для книги «Письма с моей мельницы». Автор пьес, стихов, очерков, романов. А. Франс ставил Арена как рассказчика рядом с Доде и Мопассаном.
Ги подошёл к камину и бросил в огонь стихотворение и рукопись рассказа, над которым работал три недели.
— К сожалению, — сказал он, — в министерстве писать трудно. Чувствуешь себя окружённым лысинами и радикулитами.
Флобер рассмеялся, подошёл и обнял молодого человека за плечи.
— У тебя уже получается лучше. Работать нужно ещё много, однако сдвиги есть.
В голосе Флобера иногда звучали мягкие ностальгические нотки. Он погружался в прошлое с тоской, словно был изгнанником, обнажая свои недюжинные дружелюбие и нежность, необычайную сложность характера и гордый дух. Любовно вспоминал, как юношей познакомился с девушкой в гостиной отеля «Ришелье» в Марселе и в ту же ночь предался с ней любви, как много лет спустя не смог удержаться от того, чтобы не взглянуть на этот отель, и как больно, трогательно было увидеть его запертым, пустым, с закрытыми ставнями. В следующую минуту он с бурным, ироничным весельем вспоминал свой первый приезд в Иерусалим, как, впервые глядя с трепещущим сердцем в Гроб Господен, увидел портрет буржуазного короля Луи-Филиппа в натуральную величину [73] ! И теперь наслаждался той несообразностью, которая тогда ранила его.
73
Буржуазный король Луи-Филипп. — Луи-Филипп (1773—1850) — французский король в 1830—1848 гг. Глава младшей династии Бурбонов — ставленник верхушки буржуазии (финансовой аристократии), он правил в её интересах. Свергнут Февральской революцией 1848 г., бежал в Великобританию, где и умер.
— Да, сынок, в жизни есть восхитительные страдания.
Марселла задрала длинную ногу и, приподнявшись, стала натягивать чулок. Тело её в короткой чёрной сорочке с кружевами образовало в постели уютную вмятину. Она перебралась в квартиру на улице Монсей. Ей очень повезло — получила месячную работу в одном из баров Фоли-Бержер, была при деньгах и на это время забросила проституцию.
Раздался стук в дверь. Вошла мадам Потио, консьержка.
— Бандероль для месье.