Будь проклята страсть
Шрифт:
12
Гостиная в особняке на авеню Фридланд была заполнена изысканной публикой. Ги стоял у открытого окна, в которое задувал лёгкий ветерок. Большая люстра сверкала огнями. Рядом в маленькой гостиной оркестр негромко играл вальс. Эммануэле, одетой в белое, ниспадающее красивыми складками платье, всеми силами старались угодить её «трупы». Она развлекалась тем, что не обращала внимания на мужчин, которые все подходили, кланялись и целовали ей руку. Мужчины замирали с настойчивым и несколько глупым видом, некоторые делали шаг вперёд, пытаясь
Кто-то тронул Ги за локоть. Это был Альфонс Доде.
— Посмотрите на Монтескью с черепахой, — сказал он, поведя в ту сторону своей козлиной бородкой. Робер де Монтескью, поэт и экстравагантный эстет, друг Гюисманса, водил среди посмеивающихся гостей черепаху на ленточке. Панцирь её украшали большие драгоценные камни, красные и зелёные.
— Кто это с ним? — спросил Ги.
У спутника Монтескью было круглое напудренное лицо, тонкие, судя по всему, подкрашенные губы, светлые напомаженные волосы и грузное тело.
— Это? Оскар Уайльд.
Доде и Ги переглянулись.
— Привет, старина.
К ним подошёл Анри Жервекс, художник, застенчивый «труп». Вскоре возле них собралась группа гостей. Ги потихоньку отошёл в сторону и услышал рядом с собой чей-то голос:
— Ага! Le mauvais passant [107] .
Он повернулся, увидел Мари Кан и замер, поражённый её красотой. Она была в платье, обнажающем шею и плечи, широкие скулы подчёркивали изящный овал лица, в её улыбке сочетались наивность и холодный цинизм, что было внове для него. В ушах у неё были длинные персидские серьги из цветной эмали на золоте, зачёсанные вверх чёрные волосы блестели. Под скулами темнели ямочки. В декольте виднелась ложбинка между грудями. Кожа у неё была с легчайшим золотистым оттенком. На шее не было никаких украшений.
107
Мовэ пассан (дословно: недобрый прохожий — фр.) — созвучно с именем писателя.
— Таков, значит, у вас способ приветствия? — спросила она.
Ги осознал, что таращится на неё, и поцеловал ей руку.
— Прошу прощения.
Ги тщетно подыскивал, что сказать, чтобы спасти свою репутацию.
— Вы до того очаровательны, что я вас не сразу узнал.
— Это уже лучше!
— Когда приехали?
— Вчера вечером. И завтра уезжаю.
Они находились неподалёку от маленькой гостиной, где играл оркестр; Ги до сих пор почти не замечал музыки.
— Давайте потанцуем, — предложил он.
Мари поглядела ему в глаза. Потом лёгким движением оправила платье и протянула к нему руки. Ги взял её за талию, и они закружились в танце. Мари слегка откинулась назад. Он ощущал ладонью корсаж и тяжесть её тела. Брови её были подкрашены.
— Значит, я mauvais passant? — спросил он.
Мари чуть запрокинула голову и рассмеялась:
— О нет.
— Один лодочник на Сене называл меня guillemot passant [108] .
108
Гиймо пассан (дословно: идущий пингвин — фр.) — созвучно с именем писателя.
— Guillemot — птица, гнездящаяся
Мари сказала, что находится в Париже проездом по пути к сестре и друзьям во Флоренцию. Когда они перестали танцевать и прогуливались среди прочих гостей, она говорила весело и отвечала ему с нескрываемым удовольствием. Однако лёгкая ирония нескольких её фраз смутила его — что она тут же заметила и постаралась сгладить произведённое впечатление. Мари вернулась со Средиземноморья, проведя там летний сезон.
— Значит, мы разминулись с вами, — сказал Ги. — Я был в Антибе в пятницу. — И поймал её насмешливый взгляд. — Нет! Я покупал тендер. Хорошую морскую яхту, в киле семьсот килограммов свинца, общий вес без полезного груза девятьсот. И чтобы дать вам полное представление о ней, там есть команда из двух человек, Бернар и Раймон.
— И называется она «Милый друг»?
— Как... да.
Он изумлённо вскинул брови. Потом оба рассмеялись.
Ги находил Мари необыкновенно красивой. Мужчины подходили и целовали ей руку. Эммануэла дважды подсылала стареющих вдов туда, где они находились чуть в стороне от остальных. После того как они избавились от второй, снова начав танцевать, Ги сказал:
— Очевидно, мне намекают, чтобы я не монополизировал вас.
— Потоцкая определённо считает это опасным, — ответила Мари. — Хочет, чтобы вы оставили в покое молодых женщин и вселяли надежды в поблёкших!
Подобное заявление можно было б услышать от самой Эммануэлы. И Мари сказала это, глядя ему в глаза, со смесью колкости и наивности.
В конце концов им пришлось расстаться. Ги подумал, что Эммануэла, должно быть, знала об их знакомстве; и с её стороны было утончённой провокацией отыскать Мари и пригласить на этот вечер. Графиня хотела продемонстрировать свою власть над ним, при этом ей приходилось выглядеть и весьма заинтересованной в нём, и совершенно безразличной. Это было характерно для Эммануэлы — предоставить доказательство того, что она хочет властвовать над тобой, и при этом сделать вид, будто ты ей совершенно не нужен.
Ги видел среди голов и плеч гостей чёрные волосы и улыбку Мари. А ещё дальше — Эммануэлу и, глядя на неё, желая её, ощущал лёгкую дрожь в мышцах.
Он желал их обеих. И переводил взгляд с одной на другую. Желал так, словно мог раздвоиться и слиться в любовном порыве с обеими одновременно. Обе были сейчас в высшей степени недоступны и потому в высшей степени соблазнительны. Он желал улечься с обеими на пуховую перину, чтобы каприз одной возмущал другую. Желал упиваться влекущими к себе объятиями обеих, чтобы они были соперницами, чтобы обеих разжигали лёгкая ненависть и лёгкий стыд! Эммануэла с ледяным видом не желала его замечать.
Ги поймал себя на том, что, глядя на Мари, прислушивается, надеясь услышать её голос, тщетно и глупо пытается догадаться, что она говорит. Когда она уходила с человеком, с которым почти не разговаривала, Ги ощутил острый укол зависти.
Рано утром Ги отправил к ней посыльного с запиской, но тот вернулся и сказал, что она уехала. Он решил посвятить утренние часы работе. Новая книга, «Монт-Ориоль», писалась трудно. Он не мог передать той атмосферы, которая казалась ему столь многообещающей, когда замысел только возник у него в Шатель-Гийоне. Такого с ним ещё не бывало. Раньше он писал целые повести без необходимости возвращаться хотя бы к одной фразе. Теперь часами корпел над одной страницей и в конце концов перечёркивал её с раздражением и презрением к себе.