Будь проклята страсть

Коултер Стивен

— Видимо, осенью мне придётся ехать в Париж. Андре пишет, что, возможно, приедет на три месяца.

— Как у него дела?

— У Андре? В сущности, как обычно. — Говорила о муже она с явной любовью, которую словно бы приберегала для него. Помолчав, добавила: — Его представляют к ордену Почётного легиона; очевидно, в Румынии он пользуется большим уважением.

— Мы должны добиться для него ордена, — сказал Ги. — Отправь письмо министру иностранных дел...

— Ги, не говори чепухи.

— Нет, я серьёзно. Вот, возьми. — Он подошёл

к письменному столу, дал ей перо с бумагой и стал расхаживать по комнате под её хихиканье.

— Начни так: «Господин министр». Нет, так не надо. «Мой дорогой друг. Я пишу вам по поводу месье Андре Леконта дю Нуи, французского архитектора, состоящего в течение...» Сколько лет он уже там работает?

— Точно не помню.

— Ничего. Продолжай: «...в течение нескольких последних лет на службе у румынского правительства в связи с важным художественным проектом. Румынский король недавно высказал мнение, что месье Леконта дю Нуи следует наградить орденом Почётного легиона. Не мне говорить о талантах этого... э... художника и учёного, крупнейшего специалиста нашего времени по византийской архитектуре, он реставрировал с мастерством, лестным для французской национальной гордости...» Он ведь реставрировал что-то, так?

Эрмина не могла говорить, потому что давилась от смеха, и покачала головой.

— «...самые прекрасные памятники этого стиля в Румынском королевстве. Я лишь хочу попросить вас, дорогой мой друг, любезно позаботиться, чтобы присвоению этой награды было уделено особое внимание. Этот человек является одним из моих добрых друзей». — Ги с торжествующим видом повернулся. — Ну, вот и всё!

Эрмина, смаргивая навернувшиеся от смеха слёзы, дописала последние слова.

— Должна сказать, — заметила она, — ситуация несколько пикантная.

Лицо её внезапно осунулось, она уронила листы бумаги и стала сползать с дивана. Ги едва успел её подхватить.

— Эрмина!

Ги приподнял женщину. Она сильно побледнела. Он уложил её на диван, поднёс ко рту стакан с водой, но вода пролилась на подбородок. Лежала Эрмина неподвижно, без сознания, пульс бился слабо. Ги потёр ей виски и дал понюхать ароматической соли. Безрезультатно.

— Франсуа!

Ги взглянул на часы; без четверти час. Франсуа спал снаружи, в надстройке вытащенной на берег лодки. Ги выбежал и забарабанил в дверь.

— Франсуа, на помощь, быстрее!

Послышались тяжёлые шаги, появилась голова Франсуа в ночном колпаке.

— Быстрее! Мадам дю Нуи плохо.

Но и Франсуа не сумел привести её в чувство. Пробило час.

— Господи, Франсуа, мы должны помочь ей.

Охваченный тревогой Ги склонился над Эрминой.

Франсуа пощупал у неё пульс и взглянул на хозяина. Хороший слуга понимал, какую неловкость она будет испытывать, если хотя бы врач обнаружит её здесь в подобных обстоятельствах.

— Франсуа, сходи за мадам Клем, — сказал Ги.

— Сейчас, месье.

Слуга торопливо вышел. Ги опустился на колени у дивана;

дыхание Эрмины было слабым, но ровным. Бедная Клем, это причинит ей боль. Она знала об Эрмине; но ставить её в положение, которое может показаться ей оскорбительным, Ги не хотел. Это было всё равно что сказать ей: «Прошу тебя помочь этой женщине, как видишь, моей любовнице, более любимой, чем ты».

Теперь Ги горько сожалел, что послал за ней. Было ещё не поздно — он мог бы не допустить её прихода, придумать какую-то отговорку для Франсуа. Нет, нет, на это придётся пойти.

Когда у двери послышались их шаги, Эрмина не шевельнулась. Клем вошла уверенно.

— Привет, Ги. — Потом увидела на диване Эрмину. — Ой, бедняжка!

— Клем, спасибо, что пришла.

Клементина опустилась на колени и стала оказывать Эрмине помощь. Она принесла сумочку с лекарствами и, очевидно, чудодейственное средство — металлическое кольцо, которым стала водить по коже Эрмины над самым сердцем. Держалась она спокойно, уверенно.

— Что-нибудь серьёзное? — спросил Ги.

— Сердечный приступ. Она приходит в себя, видишь?

Эрмина, всё ещё бледная, шевельнулась. С трудом приподняла веки, увидела Клем, Ги, стоящего у неё за спиной, и зашевелила губами, пытаясь что-то сказать.

— Ничего не говорите, — сказала Клем. — Лежите спокойно. Скоро вам станет лучше. — И повернулась к Ги. — Укрой её. Ей нельзя мёрзнуть.

Двадцать минут спустя они стояли у ворот в бледном звёздном свете, Франсуа пошёл за лошадью и рессорной коляской.

— Спасибо, Клем. — Ги взял её за руки. — Я не попросил бы тебя прийти, если бы не полагался на твою душевность.

— Я рада, что смогла помочь ей — и тебе.

Ги хотел извиниться, умерить её острую боль, но она приложила палец к его губам.

— Я понимаю, Ги, — сказала она с милой улыбкой. — Всё хорошо. Не провожай меня. Останься с ней.

Подъехал Франсуа; Клем поцеловала Ги в щёку, села в коляску, и они почти сразу же скрылись в темноте.

Ги с головой ушёл в работу. История Пьера и Жана соответствовала его новому настроению, и он писал быстро, обдумывал дальнейшие эпизоды, прогуливаясь по тенистой аллее из молодых ясеней, прислушиваясь к шелесту западного ветра в листве. В такие минуты, с готовым разорваться сердцем, он чувствовал себя слитым со всеми живыми существами на свете и любил весь мир.

Сцены «Пьера и Жана» писались без усилий, их окрашивала мучительная нежность, которую он ощущал вокруг, радость бытия и любовь ко всем живым существам, каких он видел в цветущей нормандской глуши. Редко он чувствовал себя в такой гармонии со всем миром. И он понял то пронзительное, горькое соответствие между жестокостью и жалостью, которое, как учил Флобер, очень близко к сущности жизни и искусства. Франсуа каждое утро ставил ему на стол букет свежих цветов.

Однажды, когда сгущались штормовые тучи, Ги услышал, как подъехал экипаж. Он вышел из тихого дома.