Будь проклята страсть
Шрифт:
— Мари!
Она стояла у входа, очень красивая в полосатом летнем платье, с шарфиком в руке, внезапно озарив собой всё, изгладив все прочие воспоминания и желания.
— Я думал, вы далеко отсюда, вместе с Казнами.
Он коснулся губами её руки.
— Я что — не вовремя?
Это было в её духе; Ги не смог ответить. Мари вошла с ним в дом. Она была холодной и восхитительной.
— Я не представляла, что это так далеко. О, как здесь красиво!
Мари стояла, любуясь гостиной.
— Я сейчас расплачусь с кучером.
— Нет, нет, Ги. Я приехала только поздороваться и велела ему подождать.
Она
Франсуа подал чай. Мари рассказывала, иногда с сарказмом, о тех, с кем плавала по морю, и чувствовала его безмолвное обожание. Ги подумал о том, что между ними иногда возникает эта холодность. Он весело слушал её циничные откровения — и в то же время настороженно ждал, не прозвучит ли в её словах насмешка над ним. Иногда она успокаивала его случайным взглядом, переменой настроения, в которой сквозили понимание и нежность. Она была сложной натурой.
Когда стало темнеть, Мари поднялась. Ги взял её за руку.
— Вам нельзя ехать. Поднимется шторм...
— Нет, нет. Непременно поеду.
В окно лился тусклый, розовато-лиловый свет. В комнате было совсем тихо. Ги сказал:
— Мари, я люблю вас.
— Не хочу, чтобы вы это говорили.
— Знаете, что вы единственная женщина, которой я это сказал от всего сердца?
— Нет.
— Дело не в том, что я желаю только вас; но думаю, любить — значит немного бояться, и я боюсь вас потерять.
Она покачала головой, всё ещё стоя почти вплотную к нему. Ги сказал:
— Я отдам вам всю свою жизнь и всё, чего смогу в ней добиться.
— Ги, не надо. Это невозможно. — Однако внезапно сдалась. — Ги, я люблю тебя.
Он поцеловал её, она обняла Ги за шею в одном из тех неожиданных порывов, которые раньше поражали его, потом разжала руки.
— Нет. Нет.
— Почему?
— Я знаю, что это принесёт страдания и душевную боль.
— Нет. Если ты поймёшь, что это ошибка, расплачиваться страданиями придётся мне.
— Но я тоже боюсь, как ты не понимаешь?
— Боишься любви?
— Да.
— Мари, я понимаю только, что искал тебя всю жизнь.
Но она снова вырвалась. Постояла, обхватив лицо ладонями, словно борясь с собой, пытаясь собраться с силами, чтобы противостоять тому, чего желала. Потом взглянула на него.
— Любимый! Дашь мне немного времени? Пожалуйста. Не встречайся со мной — я хочу быть честной и достойной твоей нежности.
— Хорошо, Мари.
Он взял её за руки, и она бросилась к нему в объятия. Потом Ги выпустил её.
— Когда вернусь, я сообщу тебе.
В конце недели Ги стоял на палубе парохода «Абдэль-Кадер», выходившего из марсельской гавани. Франсуа укладывал внизу багаж. В Алжире они сняли двухкомнатный номер на улице Лендрю-Лоррен и провели довольно беспокойный месяц. Ги,ездил на экскурсии, к которым заставил себя проявить интерес, обедал с колонистами и армейскими офицерами. Потом они поехали в Тунис.
Ги написал Мари пылкое послание, в котором изливал свои чувства; она ответила уклончивым письмом, пришло оно с запозданием на десять дней. На конверте стоял штемпель Канна. Ги представил себе её в том же окружении, в каком видел раньше. На
Погода стояла мягкая, тёплая. Ги поехал на юг, к побережью синего моря, и под солнцем, напоминавшим весеннее, почувствовал себя бодро. Время от времени случались приступы головной боли; холодный душ превратился в необходимость, а в Тунисе, когда Франсуа сообщил о своём открытии туземной бани, поспешил туда и прошёл курс лечения, закончился он массажем, который делал здоровенный негр. Он вертел его, будто невесомого, и под конец сеанса вскочил на стол, схватил Ги за ноги и с огромной силой провёл пяткой по всему позвоночнику!
Ги собирался уехать 1 января 1888 года. Он хотел пробыть за пределами Франции ровно три месяца, дать Мари тот срок, который она просила. Но заставил себя задержаться ещё на неделю до шестого января. Из порта он отправил ей телеграмму: «Приезжаю в среду. Тысяча нежностей. Ги». Их пароход, «Моиз», по пути попал в шторм, однако пришёл в Марсель через тридцать шесть часов.
Парижский экспресс, казалось, еле-еле полз. Во взятый от Лионского вокзала фиакр оказалась запряжена лошадь со сломанным коленом. Ги виделись тёмные глаза Мари, чудился запах её духов. В доме на улице Моншанен его ждала телеграмма. Мари поздравила его с возвращением! Вскрывая телеграмму, он едва не кричал от радости. Телеграмма оказалась из Канна. Она гласила: «Эрве сошёл с ума. Приезжай немедленно. Мама». Ги стоял, держа телеграмму в руке, голубой листок слегка подрагивал.
Ги сел в ночной поезд и долго сидел, глядя на жёлтый квадрат света из вагонного окна, бежавший по берегам реки, краям полей, заборам и выхватывавший из темноты неожиданных ночных чудовищ, Сидел он прямо, неподвижно. Иногда поезд останавливался невесть где, и пассажиры молча ждали, когда он тронется. Потом вновь начинали скрежетать колеса. Станции оглашались чьими-то голосами, заполнялись звуком шагов, на фоне стен проплывали чьи-то головы.
Ги устал, но спать не мог. Волевым усилием он унял приступ головной боли. В тусклом свете веки его жгло. Поезд проезжал полосу дождя, капли стучали по стёклам и скатывались вниз. На рассвете Ги слегка изменил позу. Взошло солнце и осветило холмистую красноватую землю Прованса. Вдалеке синело море.
Вилла, которую мадам де Мопассан снимала на зиму в Канне, стояла далеко от дороги, в тишине и тени деревьев. Улица была пустынна. Ги расплатился с кучером взятого на станции экипажа и вошёл в дом. От кафельных полов тянуло прохладой. Когда слуга взял его чемодан, из гостиной вышла мать.
— Ги. — Он быстро подошёл к ней и поцеловал её. — Получил мою телеграмму?
— Да. Вчера вечером.
Мать испытующе глядела на него. Держалась она спокойно, голос её звучал твёрдо, но за этим самообладанием чувствовались напряжённость и страх. Выглядела она слегка неряшливо, словно спала не раздеваясь.