Будем как солнце!

Бальмонт Константин Дмитриевич

Из книги «Злые чары»

1906

Долго ночь меркнет; заря свет запала; мгла поля покрыла; кровавые зори свет поведают; черные тучи с моря идут; хотят прикрыти четыре солнца; а в них трепещут синие молнии.

«Слово о полку Игореве»

Зов

Я овеян дыханьями многих морей, Я склонялся над срывами гор, Я молился ветрам: «О, скорее, скорей!», Я во всем уходил на простор. Я не знаю цепей, я не ведаю слов Возбранить чьи б то ни было сны, Я для злейших врагов не хотел бы оков, А желал бы улыбки весны. Я не знаю тоски, я сильнее скорбей На разгульном пиру бытия, Я овеян дыханьями вольных морей, Будьте вольными, братья, как я!

Детство

Как прелестен этот бред,

Лепет детских слов. Предумышленности нет, Нет в словах оков. Сразу – Солнце и Луна, Звезды и цветы. Вся Вселенная видна, Нет в ней темноты. Все, что было, – здесь сейчас, Все, что будет, – здесь. Почему ж ты, Мир, для нас – Не ребенок, весь?

Северное взморье

Небо свинцовое, солнце неверное, Ветер порывистый, воды холодные, Словно приливная, грусть равномерная. Мысли бесплодные, век безысходные. Здесь даже чайками даль не осветится, Даже и тучкою только туманится, Раковин взору на взморье не встретится, Камешком ярким мечта не обманется. Зимами долгими, скудными вёснами Думы подавлены, жизнь не взлелеяна. Море пустынное, с темными соснами, Кем ты задумано, кем ты осмеяно? Август 1905

Из книги «Песни мстителя»

1907

Гнев, шорох листьев древесных, он нашептывает, он рукоплещет, он сочетает, единит.

Майя

Волчье время

Я смотрю в родник старинных наших слов, Там провиденье глядится в глубь веков. Словно в зеркале, в дрожании огней, Речь старинная – в событьи наших дней. Волчье время – с ноября до февраля, Ты растерзана, родимая земля. Волколаки и вампиры по тебе Ходят с воем, нет и меры их гурьбе. Что ни встретится живого – пища им, Их дорога – трупы, трупы, дым и дым. Что ни встретится живого – загрызут, Где же есть на них управа – правый суд? Оболгали, осквернили все кругом. Целый край – один сплошной кровавый ком. С ноября до февраля был волчий счет, С февраля до коих пор другой идет? Волчьи души, есть же мера, наконец, Слишком много было порвано сердец, Слишком много было выпито из жил Крови, крови, кровью мир вам послужил. Он за службу ту отплатит вам теперь, В крайний миг и агнец может быть как зверь. В вещий миг предельно глянувших расплат, С вами травы как ножи заговорят. Есть для оборотней страшный оборот, Казнь для тех, кто перепутал всякий счет. Волчье время превратило всех в волков, Волчьи души, зуб за зуб, ваш гроб готов.

Славянский язык

Чист, речист язык славянский был всегда, Чист, речист, певуч, как звучная вода. Чутко-нежен, как над влагою камыш, Как ковыль, когда в степи ты спишь – не спишь. Сладко-долог, словно светлые мечты, В утро мая, в час, когда цветут цветы. Поцелуй, но он лелеен, он лукав, Как улыбка двух влюбленных в миг забав. А порой, как за горою гулкий гром, Для врага угроза верной мести в нем. А порой, для тех, чья жизнь один разбой, Он как Море, что рокочет вперебой. Он как Море, он как буря, как пожар, Раз проснется, рушит все его удар. Он проснулся, в рьяном гневе сны зажглись. Кто разгневал? Прочь с дороги! Берегись!

Из книги «Жар-птица»

Свирель славянина

1907

Стих о величестве Солнца

Величество Солнца великие поприща в небесах пробегает легко, Но малым нам кажется, ибо в далекости от Земли отстоит высоко. Одежды у Солнца с короною – царские, много тысяч есть ангелов с ним, По вся дни хождаху с ним, егда же зайдет оно, есть и отдых одеждам златым. Те ангелы божии с него совлекают их, на Господень кладут на престол, И на ночь три ангела у Солнца останутся, чтоб в чертог его – враг не вошел. И только что к Западу сойдет оно, красное, – это час есть для огненных птиц, Нарицаемых: финиксы и ксалавы горючие, – упадают, летучие, ниц. Пред Солнцем летят они и блестящие крылия в океянстей макают воде И кропят ими Солнце, – да жаром пылающим не спалит поднебесность нигде. И егда от огня обгорает их перие, в океан

упадают они, В океане купаются и в воде обновляются, – снова светлы на новые дни. И едва в полуночь от престола господнего двигнет ангел покров и венец, Петел тут пробуждается, глас его возглашается – из конца поднебесной в конец. И до света свершается эта песнь предрассветная – от жилищ до безлюдных пустынь. Бог-творец величается, радость в мир возвещается, радость темным и светлым. Аминь.

Перун

У Перуна рост могучий, Лик приятный, ус златой, Он владеет влажной тучей, Словно девой молодой. У Перуна мысли быстры, Что захочет – так сейчас. Сыплет искры, мечет искры Из зрачков сверкнувших глаз. У Перуна знойны страсти, Но, достигнув своего, Что любил он – рвет на части, Тучу сжег – и нет его.

ЛЕС

1

Пробуждается с весною, Переливною волною Зеленеет на ветвях. Отзовется гулким эхом Криком, гиканьем и смехом, Для потехи будит страх. Кружит, манит и заводит, В разных обликах проходит, С каждым разное всегда. Малой травкой – на опушке, В старом боре – до верхушки, Вона, вон где борода. Лапти вывернул, и правый Вместо левого, лукавый, Усмехаясь, натянул. То же сделал и с другою, В лапоть скрытою, ногою, И пошел по лесу гул. То же сделал и с кафтаном, И со смехом, словно пьяным, Застегнул наоборот. В разнополость нарядился, В человечий лик вместился, Как мужик идет, поет. Лишь спроси его дорогу, Уж помолишься ты Богу, Уж походишь по лесам. Тот же путь сто раз измеришь, Твердо в Лешего поверишь, Будешь верить старикам.

2

Гулко в зеленом лесу откликается, В чащах темнеет, покуда смеркается, Смотрит в сплетенных кустах. Прячется, кажется, смутным видением, Где-то там, с шепотом, с хохотом, с пением, С шорохом быстрым возникнет в листах. Лапчатой елью от взора укроется. Встанет, и в росте внезапно удвоится, Вспрыгнет, и с треском обломится сук. Вырос, с вершиной шурша обнимается, Сразу на многих деревьях качается, Тянется тысячью рук. Вот отовсюду качанья и ропоты, Тени, мигания, шорохи, шепоты, Кто-то, кто долго был мертвым, воскрес. Что-то, что было в беззвучном, в неясности, Стало грозящим в своей многогласности, – Лес!

3

Смотрит из тихих озер, Манит в безгласную глубь, Ветви сплетает в узор. – Лес, приголубь! Тянет войти в изумруд, С пыльного манит пути, В глушь, где деревья цветут. – Лес, защити! Шепчет несчетной листвой, Морем зеленых пустынь. Лес, я такой же лесной, – Лес, не покинь!

Райские птицы

На Макарийских островах, Куда не смотрят наши страны, Куда не входят смерть и страх И не доходят великаны, – На Макарийских островах Живут без горя человеки, Там в изумрудных берегах Текут пурпуровые реки. Там камни ценные цветут, Там всё в цветеньи вечно-юном, Там птицы райские живут – Волшебный Сирин с Гамаюном. И если слышим мы во сне Напев, который многолирен, В тот час в блаженной той стране Поет о счастьи светлый Сирин. И если звоном нежных струн Ты убаюкан, засыпая, Так это птица Гамаюн Поет в безвестном, голубая.

Из книги «Птицы в воздухе»

Строки напевные

1908

С ветрами

Душа откуда-то приносится ветрами, Чтоб жить, светясь в земных телах. Она, свободная, как вихрь, владеет нами В обманно-смертных наших снах. Она как молния, она как буревестник, Как ускользающий фрегат, Как воскресающий отшедших в смерть кудесник, С которым духи говорят. Душа – красивая, она смеется с нами, Она поет на темном дне. И как приносится – уносится с ветрами, Чтоб жить в безмерной вышине.