Будем как солнце!

Бальмонт Константин Дмитриевич

Город

Сколько в Городе дверей, – вы подумали об этом? Сколько окон в высоте по ночам змеится светом! Сколько зданий есть иных, тяжких, мрачных, непреклонных, Однодверчатых громад, ослепленно-безоконных. Склады множества вещей, в жизни будто бы полезных. Убиение души – ликом стен, преград железных. Удавление сердец – наклоненными над нами Натесненьями камней, этажами, этажами. Семиярусность гробов ты проходишь коридором. Пред враждебностью дверей ты скользишь смущенным вором. Потому что ты один. Потому что камни дышат. А задверные сердца каменеют и не слышат. Повернется в дырке ключ – постучи – увидишь ясно, Как способно быть лицо бесподходно-безучастно. Ты послушай, как шаги засмеялись в коридоре. Здесь живые – сапоги, и безжизненность –

во взоре. Замыкайся уж и ты, и дыши дыханьем Дома. Будет впредь и для тебя тайна комнаты знакома. Стены летопись ведут, и о петлях повествуют. Окна – дьяволов глаза. Окна ночи ждут. Колдуют.

Юной кубанке

Когда я близ тебя, мне чудится Египет, Вот – ночи Африки звездятся в вышине. Так предвещательно и так тревожно мне, – Фиал любви еще не выпит. Еще касался я так мало черных глаз, И ночь твоих волос я разметать не смею. Я дам тебе века, царица, – будь моею, Смотри: Вселенная – для нас!

Облачная лестница

Если хочешь в край войти вечно-золотой, Облачную лестницу нужно сплесть мечтой, Облачные лестницы нас ведут туда, Где во сне бываем мы только иногда. А и спать не нужно нам, лишь возьми росу, Окропи вечернюю света полосу И, скрепивши облачко месячным лучом, В путь иди, не думая больше ни о чем.

Возглас боли

Я возглас боли, я крик тоски. Я камень, павший на дно реки. Я тайный стебель подводных трав. Я бледный облик речных купав. Я легкий призрак меж двух миров. Я сказка взоров. Я взгляд без слов. Я знак заветный, – и лишь со мной Ты скажешь сердцем: «Есть мир иной».

Из книги «Зеленый вертоград»

Звездоликий

Лицо его было как солнце – в тот час, когда солнце в зените, Глаза его были как звезды – пред тем, как сорваться с небес, И краски из радуг служили как ткани, узоры и нити Для пышных его одеяний, в которых он снова воскрес. Кругом него рдянились громы в обрывных разгневанных тучах, И семь золотых семизвездий, как свечи, горели пред ним, И гроздья пылающих молний цветами раскрылись на кручах, «Храните ли Слово?» – он молвил, мы крикнули с воплем: «Храним». «Я первый, – он рек, – и последний», – и гулко ответили громы, «Час жатвы, – сказал Звездоликий. – Серпы приготовьте. Аминь». Мы верной толпою восстали, на небе алели изломы, И семь золотых семизвездий вели нас к пределам пустынь. ‹1907›

Из книги «Хоровод времен»

По бледной долине

По бледной долине приходят, уходят, проходят несчетные духи, Там юноши, взрослые, малые дети, и старцы идут и старухи. С Востока на Запад, с Заката к Востоку, и снова на Запад с Востока. Приходят, уходят, и ходят, и бродят, не знают ни часа, ни срока. Встречаясь, качают они головами, и шепчут о благости Бога, И все, проходя, проиграют цепями, и вечно, и вечно дорога. И вдруг от Востока на Запад прольется разливное красное пламя, Один усмехнется, другой ужаснется, но каждый почувствует знамя. И вдруг от Заката к Востоку вернется и злато, и бархат, и алость, И духи считают, колдуют, гадают, пока не сомнет их усталость. Тогда, бесконечно взывая о мести, о чести, о славе, о чарах, Несчетные духи, согбенно, проходят, как тени в безмерных пожарах. По бледной долине, в пустыне, как в сплине, доныне безумствуют духи. И юноши седы, и дряхлые дети, и юны, меж старцев, старухи.

Люблю тебя

Poiche vivo per te solo [9]

Люблю тебя, люблю, как в первый час, Как в первый миг внезапной нашей встречи. Люблю тебя. Тобою я зажглась. В моей душе немолкнущие речи. И как мою любовь я назову? Восторгом

ли? Мученьем ли? Борьбою? Ей нет конца, покуда я живу, Затем что я живу одним тобою.

Из книги «Зарево зорь»

1912

Всем тем, в чьих глазах отразились мои зори, отдаю я отсвет их очей.

9

Потому что живу только для тебя (итал.).

В зареве зорь

С сердцем ли споришь ты? Милая! Милая! С тем, что певуче и нежно, не спорь. Сердце я. Греза я. Воля я. Сила я. Вместе оденемся в зарево зорь. Вместе мы встретили светы начальные, Вместе оденемся в черный покров. Но не печальные – будем зеркальные В зареве зорном мерцающих снов. ‹1910›

Последняя заря

Я вижу свет моей зари последней. Она вдали широко разлилась. Безгласный звон. Мольбы цветной обедни. Псалмы лучей. Предвозвещенный час. И служба дня сменяется вечерней. Встает луна – и паутинит нить. Чтобы душе, где пытки, – равномерней Для всенощной смиряющей светить. ‹1909›

Печаль

Сквозь тонкие сосновые стволы – Парча недогоревшего заката. Среди морей вечерней полумглы – Нагретая смолистость аромата. И море вод, текучий океан, Без устали шумит, взращая дюны. О, сколько дней! О, сколько стертых стран! Звучите, несмолкающие струны!

Мирра [10]

Мне чудится, что ты в одежде духов света Витаешь где-то там – высоко над Землей, Перед тобой твоя лазурная планета, И алые вдали горят за дымной мглой. Ты вся была полна любви невыразимой, Неутоленности, как Сафо оных дней, – Не может с любящим здесь слитным быть любимый, И редки встречи душ при встрече двух людей. Но ты, певучая, с устами-лепестками, С глазами страстными в дрожащей мгле ресниц, Как ты умела быть нездешней между нами, Давала ощущать крылатость вольных птиц. Любить в любви, как ты, так странно-отрешенно, Смешав земную страсть с сияньем сверхземным, Лаская, быть, как ты, быть любящим бездонно – Сумел бы лишь сюда сошедший серафим. Но на Земле живя, ты Землю вся любила, Не мертвой ты была – во сне, хоть наяву. Не в жизненных цепях была живая сила, Но возле губ дрожал восторг: «Живу! Живу!» И шествуя теперь, как дух, в лазурных долах, Волнуешь странно ты глядящий хор теней, Ты даже там идешь с гирляндой роз веселых, И алость губ твоих в той мгле всего нежней. ‹1905›

10

Стихотворение памяти Мирры Лохвицкой.

Голубые глаза

– Отчего у тебя голубые глаза? – Оттого, что, когда пролетала гроза, Были молнии рдяны и сини, Я смотрела на пляску тех синих огней И на небо, что всё становилось синей, А потом я пошла по пустыне, Предо мной голубел и синел зверобой, Колокольчик сиял и звенел голубой, И пришла я в наш дом, на ступени, А над ними уж ночь, голубея, плыла, И весна королевой лазури была, И душисто синели сирени. ‹1911›

Как ночь

Она пришла ко мне, молчащая, как ночь, Глядящая, как ночь, фиалками-очами, Где росы кроткие звездилися лучами, Она пришла ко мне – такая же точь-в-точь, Как тиховейная, как вкрадчивая ночь. Ее единый взгляд проник до глуби тайной, Где в зеркале немом – мое другое я, И я – как лик ея, она – как тень моя, Мы молча смотримся в затон необычайный, Горящий звездностью, бездонностью и тайной.