Буря в Кловерфилде
Шрифт:
— Ты — ничтожество, не способное ни на что без помощи своей матери. Все твои победы она дала тебе в руки, как дают пустышку орущему младенцу. А сам ты хрупкий, как яичная скорлупа. Толкни тебя — и ты разобьешься, если мать не подставит подушку.
— Так попробуй толкнуть, — с угрозой в голосе предложил Гиль, — слабоумный идиот. Я побеждал сильнейших воинов, охотился на диких зверей и нечисть, а ты зовешь меня слабым?
— А какой же ты еще, если не слабый? Без предсказаний матери ты — никто. Тебе нечем гордиться: любой повторил бы твои успехи, слушая ее подсказки. И наоборот, без них я давно сбросил
— Ты бред несешь! Я — лучший воин и охотник, и у меня есть гордость! — свирепо рыкнул Гиль. — А у тебя башка птичья и мозги куриные!
Но он уже был отравлен словами Эйне и судорожно соображал: а смог бы одолеть противника, не зная его слабостей заранее? Выследил бы зверя, не зная, где его искать? Растерзал бы нечисть, не будучи уверенным, что победа в любом случае достанется ему? Или потерпел бы поражение?
Мать рассчитывала каждый его шаг. Так что же, без нее он и вовсе не умел ходить?
Эйне обидно рассмеялся.
— У меня они хоть есть. И я иду по жизни сам, а не по соломке, подстреленной матерью. А дальше что будешь делать? Дай угадаю: нырнешь в постель к жрице Калунны и попросишься к ней на ручки, всей своей здоровенной тушей ягуара? Ох, нет, это рискованно: жрице ты можешь и надоесть. Разве что мамочка подберет ту, которой будет жалко тебя выбросить. Жалость — вот чего ты достоин, Гиль сын Уны. Если не пожелаешь доказать обратного.
— Да я тебя сделаю за пару минут, — рявкнул Гиль, — в какой форме будем драться? Выбирай!
— Ягуар, — голос Эйне был полон яда, — я раскатаю тебя даже рысью.
Гиль расхохотался и обернулся ягуаром. Сейчас он задаст такую трепку этому наглому гаду, тот век помнить будет! Но Эйне не собирался с ним драться: не зря мать велела не слушать его. Успешно заговорив Гилю зубы, Эйне бросился с обрыва, к которому аккуратно и незаметно продвигался, пока противник развесил уши. И тут привычка действовать по шаблону подвела Гиля: обернувшись кецалем, он выхватил и метнул бумеранг, уверенный, что Эйне попытается улететь. Ведь мать сказала, что он будет оборачиваться в две формы во время охоты.
А еще Уна велела не подпускать его к воде.
Бумеранг стукнулся о черно-белый бок и вернулся в руки Гиля, а огромная косатка нырнула и тут же ушла на глубину, издевательски махнув хвостом на прощанье. Гиль тупо смотрел на воду, осознавая, что проиграл.
Проиграл! Он! Но как он вернется домой без добычи? Как объяснит матери, что сглупил, не выполнив простейшую инструкцию? И что же это получается, паршивый отравитель был прав? Стоило Гилю сделать что-то самому, как он тут же потерпел поражение. Он — ничтожество, достойное лишь жалости?
И как вытащить этого наглого обманщика из океана,
— Никак. Теперь его оттуда не выловит даже госпожа Верже, — сухо сообщила мать, когда пристыженный Гиль вернулся домой, — я же предупреждала, он опасен. Он испортил твою репутацию и выставил нас дураками. А все из-за твоей небрежности.
— Да ладно. Кто не проигрывает? — вступился за него отец. — Ему это пойдет на пользу.
— Не пойдет. Наш Гиль должен быть лучшим, а теперь он такой же как все. Придется долго работать, чтобы люди забыли о его неудаче.
Но никто не спешил этого делать.
К растерянности Гиля, над ним действительно стали посмеиваться, смакуя его проигрыш. Оказывается, многие его не любили и только ждали повода поглумиться. Женщины жалели его и ругали Эйне, будто одурачив Гиля, тот унизил его. Жалели! Как какого-то слабака! Это было дико обидно, и Гиль начал чувствовать себя хрупким и уязвимым, как Эйне и говорил. Неужели это на самом деле было так? Все слова, сказанные тогда на утесе, сбывались и отравляли его подобно яду. На что вообще он был способен без подсказок матери-ведьмы? Неужели ни на что?
Был только один способ проверить и вернуть себе потерянное уважение.
Все задания матери Гиль теперь выполнял, не слушая ее указаний. Сам, без чьей-либо помощи. Он должен был доказать, что слова Эйне являлись ложью, иначе пришлось бы признать, что они были правдой.
На это у Гиля ушли годы. Он ошибался, снова и снова набивал шишки, но потихоньку учился добиваться успеха сам. Отпустил материнскую юбку и исследовал мир, полный неизведанного и неожиданных исходов любой ситуации. В этом ему открылась странная свобода: теперь произойти могло вообще все что угодно, и результат зависел только от его действий. Поражения горчили, но победы стали в сотни раз слаще. А насмешки перестали иметь значение, когда Гиль научился на них отвечать.
Этот новый, непредсказуемый мир ему ужасно нравился.
Слова Эйне стали ядом, но они уничтожили лишь то, что было хрупким, а самого Гиля сделали сильнее. Гиль жалел, что они так и не сразились, и мечтал об этом, но Эйне прятался в океане и не собирался его покидать. Может, стоило как-то сообщить ему, что Гиль не будет мстить? Эх, дурацкая форма змеи, которой он не пользовался! Не было бы ее, Гиль научился бы обращаться в акулу и приплыл бы к Эйне поболтать и подраться. И одолел бы его без материнских предсказаний.
Отец его понял, а вот мать ругалась почем зря. Как можно было отказываться от гарантированной победы ради подобных глупостей?! Ему что, болтовня какого-то преступника была важнее всей его жизни?! Дурак! Она указала ему дорогу к лучшему будущему, а он сошел с нее и блуждал впотьмах как слепой! Зачем?
Гиль объяснял про свободу и самоуважение, но мать не желала слушать. Она злилась на него и требовала подчинения. Гиль упрямился. Они вновь ругались, возмущенно дергая почти одинаковыми ушами. Последней каплей стал тот проклятый турнир, на который Гиль чуть не помчался вприпрыжку, узнав, что там появится Эйне. Наконец-то будет драка! Он покажет, чего добился за эти годы, и раскатает хитрого отравителя подчистую! И услышит от него признание в поражении! А потом, так и быть, угостит выпивкой. Но не раньше, чем надерет Эйне зад.