Буря в Кловерфилде
Шрифт:
Гиль закусил губу и посмотрел на Ату.
— Но зачем ты меня искала?
— Мне нужен был лучший и самый ловкий охотник в империи, способный обернуться небольшим зверьком. Я обратилась с этим к твоей матери, и она рассказала о твоем побеге и его причине, — Ата погладила Гиля по плечам, — ты заинтересовал меня, и я решила поискать тебя сама. Мы могли никогда не встретиться, но судьба свела нас на случайном шабаше. Я догадалась, что это ты, но ты сбил меня одной формой и другим именем. Светловолосых кецалей много, а ягуар — популярный облик, как любой сильный хищник. Я искала тебя, не зная, что давно делю с тобой пищу и постель. А потом ты сам, без колебаний, блестяще выполнил то, что от тебя требовалось.
Она
— В награду я дарю тебе сто лет жизни, Гиль сын Уны. Проживи их, как пожелаешь. Но раз уж ты видел свое будущее со мной, стань моим охотником и оставайся рядом. И я обещаю, что ты будешь свободен и любим мной. Ты сможешь уйти в любой миг, как пожелаешь.
Гиль пошевелил ушами. Все было хорошо, но он чувствовал какую-то детскую обиду. Не на Ату или мать, а на судьбу: ведь сбежал же! Отказался быть слугой и любовником, а в итоге все равно понравился Ате и очутился в ее объятиях. Она забрала его домой, как шкодливого бездомного кота, и сделала своим охотником.
Он опять проиграл? Или может еще сопротивляться судьбе? Нет, не любви Аты, не дурак же он, в самом деле? Но что, если он не будет ее охотником?
— А можно я буду валяться на подушках, развлекать тебя, грызть орехи и больше ничего не стану делать?
— Можно. А не заскучаешь?
— Если заскучаю, найду себе развлечение.
— Так он еще и бесполезен. Потрясающе, — пробормотал Эйне, и Гиль тут же решил, что орехи будет грызть у него на постели. И валяться там же.
Должен же он хоть как-то отомстить этому хитрецу, раз бить его нельзя? За свои поступки нужно нести ответственность, и Эйне должен будет это усвоить. А Гиль ему в этом поможет.
Он широко улыбнулся.
— Тогда я останусь с тобой, моя госпожа. И с этим отравителем. Чтобы ему жизнь медом не казалась.
— Только вы должны подружиться. Никаких драк, ясно? — строго велела Ата.
— Ясно. Подружимся, — пообещал Гиль.
— Как прикажешь, госпожа, — Эйне поклонился.
Ата полюбовалась на них обоих и сказала:
— Как же хорошо, что ваша раса не умеет ревновать. А то бы точно передрались. Или все-таки кто-то ревнует?
Гиль и Эйне одинаково поморщились, подавляя отвращение.
И почему люди не стыдились говорить о ревности? Это же было ужасно позорно.
— Нет, госпожа. Мы же не люди.
— Вот и славно.
Следующие сто лет у Гиля выдались веселыми и насыщенными. Он помирился с матерью, подружился с Эйне, несмотря на его упорное сопротивление, вдосталь повалялся на подушках, десятки раз подрался с человеческими охотниками, легко провоцируя их на это, любил госпожу Ату как в первый раз и наконец признал, что пришел туда, где ему самое место. А раз так, стоило ли переживать, что все это было предначертано ему? Кто будет против гарантированного счастья? Любви и дружбы, которая осталась с ним даже после смерти?
Он все-таки стал охотником Аты. Лучшим из лучших. Почти: Гиль великодушно делил этот титул с Эйне, чтобы тому не было обидно. Впрочем, со временем они привыкли действовать вместе и всегда занимать одну сторону. Другие охотники госпожи Аты появлялись и исчезали, а Гиль и Эйне всегда оставались рядом с ней. Были любимы, любили и пользовались ее полным доверием.
А форму змеи Гиль стал использовать чаще, частенько вспоминая историю с мангустом и огненным яйцом. Он привык греться на груди Аты или сидеть на плечах Эйне, и никто не возражал против этого.
Оставалось лишь понять, не боится ли возлюбленная госпожа Беата змей в своей новой жизни?
— Не боюсь, — улыбнулась Беата, — хоть и не люблю. Но теперь буду относится к ним лучше. Это была чудесная история, Гиль.
Он
— Конечно, она же про меня! И про Эйне немного. Ты долго будешь дуться?
— Я не дуюсь. Просто задумался, — тот потряс рысьими ушами. — Госпожа, ты о чем-то хотела спросить? Явно же собиралась.
— Да. Кецали правда никогда не ревнуют, или это вы двое свободных нравов? И почему разговоры о ревности вызывают ваше отвращение?
Гиль страдальчески закатил глаза.
— Госпожа, ну фу же! Мы можем поговорить о чем-то другом? Менее гадком.
Беата хмыкнула.
— Эйне?
— Для кецалей ревность — что-то вроде публичного справления большой нужды в штаны. Если уж опозорился, то хотя бы молчи и надейся, что об этом все скоро забудут, — Эйне усмехнулся, — а люди, наоборот, относятся к этому снисходительно и чуть ли не гордятся тем, какими жалкими, злобными и глупыми могут стать, пытаясь навредить своим возлюбленным. Ревность всегда прорывается чем-то гадким: криками, оскорблениями, ударами и даже убийством тех, кого клялся любить и лелеять. При этом ревность может быть абсолютно беспочвенной, но это ничего не меняет. Ревность убивает любовь, но хуже того, она убивает разум. Ревнивцы не способны сдержать ее так, словно у них самое настоящее расстройство после тухлой пищи. Среди твоих любовников было немало тех, кто бесился из-за нашего с Гилем наличия. Они были обласканы тобой, получили роскошную жизнь и сделали отличную карьеру. И все это уничтожали собственными руками, скандаля и требуя, чтобы ты нас прогнала, оставив в своей постели одного лишь ревнивца. Иначе ему будет плохо, обидно, и ты недостаточно его любишь.
Эйне говорил ровным тоном, но к концу речи не выдержал и скривился.
— Еще люди-ревнивцы устраивали дурацкие интриги, пытаясь погубить нас или выставить перед тобой в дурном свете, — вспомнил Гиль, — шпионили, вынюхивали наши тайны, но хватались всегда за то, что было на поверхности: за моих любовниц. Составляли список, в чьей постели я побывал, и торжественно тащили тебе. С Эйне выходило еще гаже: он тот еще сыч и не спал с другими женщинами, кроме тебя, но они врали и выдумывали насчет него так, словно рядом свечку держали. Заканчивалось это плохо, но не для нас, а для этих идиотов. Но тебя такие ситуации всегда огорчали.
Беата задумчиво смотрела на них.
— А у кецалей есть понятия «измена» и «верность»?
— Конечно! Мы всегда были тебе верны, госпожа, — уверенно ответил Гиль, — и не пошли бы на предательство даже под пытками.
— Есть, но без привязки к постели и числу любовников, — пояснил Эйне, — чего у нас нет, не было и не появилось даже от жизни в человеческом обществе, так это чувства собственничества и желания посадить любимых на цепь, запрещая любить кого-то кроме себя. Люди называют это верностью, моногамией, нахождением своей половины и говорят, что это естественно. Но когда их самым естественным образом тянет к кому-то еще, многие бесятся и клеймят это изменой. Доходит до абсурда: неписанные правила разрешают измены богатым и влиятельным людям, например, жрицам Калунны, но если изменят им, из них рвется лютая ненависть к тем, кто еще вчера был любим. Конечно, я говорю не обо всех жрицах, нормальных намного больше, но у меня было предположение, почему жрица Верже так жестоко убила Рага. Он влюбился в служанку, а должен был любить только госпожу, раз делил с ней постель. Измена — смертельное оскорбление и дает ревнивцам оправдание для убийства. Хотя Раг не смог бы понять, что сделал не так. Кецали могут любить кого-то одного, но если полюбят двоих или троих, то счастья и любви в жизни станет больше, а не меньше. И это работает со всеми вне зависимости от характера, темперамента и положения. Кецали не понимают ревности, но видят, во что она превращает людей.