Бувар и Пекюше
Шрифт:
— Нужно восстановить повиновение. Власть гибнет, когда подвергается критике. Спасение только в божественном праве.
— Совершенно верно, граф.
Бледные лучи октябрьского солнца тянулись позади леса, дул сырой ветер. И шагая по опавшим листьям, друзья дышали так, словно вырвались на свободу.
Все, чего они не могли высказать, излилось в восклицаниях.
— Что за идиоты! Какая низость! Можно ли себе представить такую закоснелость! Прежде всего, что значит божественное право?
Приятель Дюмушеля, тот самый профессор, который просветил их по части эстетики, ответил на их вопрос в ученом письме.
Теория божественного
Вот она:
«Создатель даровал первому человеку господство над миром. Оно перешло к его потомству, и власть короля исходит от бога: „он его образ“, пишет Боссюэт. Родительская власть учит повиноваться одному человеку. Короли созданы по образцу отцов.
Локк отверг эту доктрину. Есть различие между родительской властью и монархической, так как по отношению к собственным детям любой подданный и монарх наделены одинаковыми правами. Королевская власть существует только на основе народного избрания; о том же напоминал и обряд миропомазания, во время которого два епископа, показывая короля, спрашивали знать и простой народ, признают ли они его.
Итак, власть исходит от народа. Он имеет право „делать все, что желает“, говорит Гельвеций, „изменять свою конституцию“, говорит Ватель, восставать против несправедливости, как утверждают Глафей, Отман, Мабли и пр.! А св. Фома Аквинский разрешает ему освобождать себя от тиранов. Он даже свободен, — заявляет Жюрье, — от обязанности быть правым».
Удивленные такою аксиомой, Бувар и Пекюше взялись за «Общественный договор» Руссо.
Пекюше дочитал до конца; затем, закрыв глаза и запрокинув голову, стал его разбирать.
Предполагается соглашение, в силу которого личность отказалась от своей свободы.
Народ в то же время обязался защищать личность от несправедливостей природы и передал ей в собственность то, чем располагает.
Где доказательство существования договора?
Нигде! И общество не дает гарантий. Граждане будут заниматься исключительно политикой. Но так как нужны ремесленники, то Руссо рекомендует рабство. Науки погубили человеческий род. Театр действует развращающе, деньги пагубны, и государство должно ввести известную религию под страхом смертной казни.
«Как! — сказали они себе. — Вот он каков, верховный жрец демократии!»
Все реформаторы подражали ему; и они раздобыли «Исследование социализма» Морана.
Первая глава излагает доктрину сен-симонизма.
Во главе — Отец, совмещающий в себе папу и императора. Право наследования отменяется, все имущества, движимые и недвижимые, образуют общественный фонд, и пользование им будет происходить иерархически. Промышленники станут управлять народным богатством. Но опасаться чего-либо не приходится, — главою будет тот, кто «больше всех любит».
Недостает одного — женщины. От появления женщины зависит спасение мира.
— Я не понимаю.
— Я тоже.
И они взялись за фурьеризм.
Все бедствия происходят от принуждения. Пусть притяжение станет свободным — и установится гармония.
Душа наша содержит двенадцать главных страстей: пять эгоистических, четыре анимических, три распределяющих. Они стремятся: первые — к личности, вторые — к группам, третьи — к группам групп или сериям, совокупность которых образует фалангу, общество из тысячи восьмисот человек, живущих во дворце. Каждое утро кареты увозят работников
— Это мне подходит! — сказал Бувар.
И он погрузился в мечты о гармоническом мире.
Благодаря улучшению климатических условий земля станет прекраснее; скрещивание рас удлинит человеческую жизнь. Люди будут управлять облаками, как теперь умеют вызывать молнию; по ночам над городами будет проливаться дождь, чтобы их обмывать. Корабли станут пересекать полярные моря, которые оттают под влиянием северного сияния. Ибо все происходит от сочетания двух брызжущих из полюсов флюидов, мужского и женского, и северное сияние — это симптом течки планеты, оплодотворяющее истечение.
— Это выше моего понимания, — сказал Пекюше.
После Сен-Симона и Фурье проблема свелась к вопросам заработной платы.
Луи Блан, в интересах рабочих, требует упразднения внешней торговли; Лафарель — введения машин; еще кто-то — уменьшения акциза на напитки, или преобразования корпораций, или раздачи супов. Прудон изобретает однообразный тариф и требует для государства сахарной монополии.
— Эти социалисты, — говорил Бувар, — всегда хотят тирании.
— Да нет же!
— Уверяю тебя!
— Ты глуп!
— А ты меня возмущаешь!
Приятели выписали эти сочинения, после того как познакомились с ними в пересказе. Бувар отметил несколько мест и, показывая их, сказал;
— Читай сам! Они нам приводят в пример ессеев, моравских братьев, иезуитов в Парагвае и чуть ли не тюремный режим. У икарийцев на завтрак полагается двадцать минут, женщины рожают в больнице; что касается книг, то их запрещено печатать без разрешения Республики.
— Но Кабэ идиот!
— А вот тебе из Сен-Симона: публицисты будут представлять свои произведения на рассмотрение комитета промышленников. А вот из Пьера Леру: закон будет принуждать граждан выслушивать оратора. Из Огюста Конта: священники будут воспитывать юношество, направлять всю умственную работу и побуждать власть к регулированию деторождения.
Эти документы опечалили Пекюше. Вечером, за обедом, он ответил:
— Что в сочинениях утопистов попадаются смешные вещи — с этим я согласен; тем не менее они заслуживают нашей любви. Уродство мира приводило их в отчаяние, и, чтобы сделать его прекраснее, они все претерпели. Вспомни обезглавленного Мора, Кампанеллу, которого семь раз пытали, Буонаротти с цепью на шее, Сен-Симона, умершего от нищеты, и многих других. Они могли бы жить спокойно: но нет! Они шли своей дорогой, глядя в небо, как герои.
— Не думаешь же ты, — возразил Бувар, — что теории какого-нибудь господина могут изменить мир?
— Не все ли равно! — сказал Пекюше. — Довольно нам коснеть в эгоизме! Поищем наилучшей системы!
— Стало быть, ты надеешься ее найти?
— Конечно!
— Ты?
И у Бувара от хохота живот и плечи подпрыгивали одновременно. Краснее варенья, с салфеткою подмышкой, он раздражающим образом повторял:
— Ха! Ха! Ха!
Пекюше вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Жермена ходила по всему дому и звала его. Он оказался в своей комнате, где сидел впотьмах, забившись в кресло и сдвинув на брови картуз. Он не был болен, но предавался размышлениям.