Бувар и Пекюше
Шрифт:
Фабрики стояли. Неимущие многочисленными толпами блуждали по стране.
Как-то в воскресенье (это было в первых числах июня) один жандарм внезапно поскакал в Фалез. На Шавиньоль шли рабочие из Аквиля, Лиффара, Пьерпона и Сен-Реми.
Ставни стали закрываться, собрался муниципальный совет и решил, в предотвращение несчастий, не оказывать никакого сопротивления. Жандармерии было даже запрещено отлучаться из казарм и показываться на улицу.
Вскоре послышалось как бы приближение бури. Затем стекла задребезжали
Горжю и двое из его товарищей вошли в залу. Один был тощий с худощавым лицом, в вязаном жилете, на котором распустились тесемки. Другой, черный от угля, должно быть механик, с щетинистыми волосами, с густыми бровями, был в матерчатых туфлях. У Горжю, как у гусара, куртка болталась на одном плече.
Все трое оставались на ногах, а члены совета, сидя вокруг покрытого синим сукном стола, глядели на них бледные от волнения.
— Граждане! — сказал Горжю. — Мы требуем работы.
Мэр дрожал, ему изменил голос.
Мареско ответил за него, что совет немедленно обсудит вопрос. И по уходе товарищей рассмотрению подверглось несколько предложений.
Одни предлагали разбивать щебень.
Чтобы употребить его в дело, Жирбаль подал мысль проложить дорогу между Англевилем и Турнебю.
Та, что лежала на Байе, отвечала совершенно тому же назначению.
Можно было вычистить пруд! Этой работы было недостаточно. Или же вырыть второй пруд! Но на каком месте?
Ланглуа был за устройство насыпи вдоль Мортена на случай наводнения. Лучше уж было, по мнению Бельжамба, распахать поросшие вереском земли. Невозможно было прийти к какому-нибудь решению… Чтобы успокоить толпу, Кулон вышел на крыльцо и объявил, что собрание разрабатывает план благотворительных мастерских.
— Благотворительных? Спасибо! — крикнул Горжю. — Долой аристократишек! Мы требуем права на труд!
Это был злободневный вопрос, Горжю строил на нем свою славу. Раздались рукоплескания.
Повернувшись, он столкнулся с Буваром, которого Пекюше увлек в толпу, и у них завязался разговор. Дело не к спеху… Здание окружено со всех сторон… Совету от них не уйти…
— Где взять денег? — говорил Бувар.
— У богатых! К тому же правительство прикажет организовать работы.
— А если работ не нужно?
— Можно их исполнить впрок.
— Но заработная плата понизится, — возразил Пекюше. — Если на труд нет спроса, значит в продуктах есть избыток, а вы требуете, чтобы их еще больше выпускали!
Горжю покусывал усы.
— Однако… при организации труда…
— Тогда хозяином станет правительство!
Вокруг несколько человек заворчало:
— Нет! Нет! Не хотим больше хозяев!
Горжю рассердился.
— Все равно. Трудящихся нужно снабдить капиталом или же установить
— Каким образом?
— Да уж не знаю! Но нужно установить кредит!
— Довольно, ждали! — сказал механик. — Нас бесят эти плуты.
И он взошел на крыльцо, заявив, что взломает дверь.
Там его встретил Плакеван, утвердившись на правой ноге, сжав кулаки.
— Подойди-ка поближе!
Механик попятился.
Рев толпы проник в залу. Все встали, хотели бежать. Подкрепление из Фалеза не приходило! Жалели об отсутствии графа. Мареско гнул в руках перо, старик Кулон стонал. Герто закричал, чтобы вызвали жандармов.
— Примите на себя командование! — сказал Фуро.
— У меня нет полномочий!
Между тем шум усилился. Площадь была полна народу, и все смотрели на второй этаж ратуши, как вдруг в среднем окне, под часами, появился Пекюше.
Он ловко пробрался туда по черной лестнице и, взяв пример с Ламартина, обратился к народу с речью:
— Граждане!
Но его картуз, его нос, его сюртук, вся его фигура не внушали толпе уважения.
Его окликнул человек в трико:
— Вы — рабочий?
— Нет.
— Значит, хозяин?
— Тоже нет.
— Ну так убирайтесь!
— Отчего? — надменно спросил Пекюше.
И мгновенно исчез в амбразуре, — его стащил механик.
Горжю кинулся к нему на выручку:
— Пусти его, он славный малый!
Они схватились друг с другом.
Дверь отворилась, и Мареско, стоя на пороге, объявил решение муниципалитета. Идея принадлежала Гюрелю.
Дорога из Турнебю будет ответвлена в сторону Англевиля и проложена к замку Фавержа. Это была жертва, на которую шла коммуна в интересах трудящихся.
Толпа рассеялась.
Когда Бувар и Пекюше возвращались домой, их слух потрясли женские крики. Вопили служанки и г-жа Борден. Вдова визжала особенно громко и, увидев их, воскликнула:
— Ах, слава богу, уже три часа я вас дожидаюсь. Бедный мой сад, ни одного тюльпана не осталось! Повсюду на дерне нечистоты. И никак его не спровадить.
— Кого?
— Дядюшку Гуи.
Он привез к ней в тележке навоз и вывалил его прямо на траву.
— Теперь он вспахивает землю. Поскорее остановите его!
— Идемте! — сказал Бувар.
У ступеней наружной лестницы запряженная в телегу лошадь пощипывала кусты олеандров. Колеса, накатившись на грядки, придавили самшиты, поломали рододендрон, вырвали далии, а кучки черного навоза, точно кротовины, покрывали горбиками дерн. Гуи ревностно копался в нем лопатой.
Однажды г-жа Борден заметила вскользь, что хотела бы это место перепахать. Он принялся за работу и не бросал ее, несмотря на противодействие вдовы. Так понимал он право на труд, у него голова пошла кругом от речей Горжю. Ушел он только после того, как Бувар гневно ему пригрозил.