Бувар и Пекюше
Шрифт:
Когда ссора миновала, Бувар и Пекюше пришли к заключению, что их исследованиям недоставало одной основы: политической экономии.
Они занялись предложением и спросом, капиталом и арендной платой, импортом, запретительной системой.
Однажды ночью скрип сапог в коридоре разбудил Пекюше. Накануне он по привычке сам задвинул все засовы и теперь окликнул Бувара, спавшего глубоким сном.
Они замерли в неподвижности под одеялами. Шум не повторился. Служанки отвечали на вопросы, что ничего не
Но, прогуливаясь по саду, Бувар и Пекюше заметили отпечаток подошвы посреди грядки возле забора, и две планки в нем были поломаны. Очевидно, кто-то через него перелезал.
Нужно было предупредить стражника.
Не застав его в ратуше, Пекюше отправился к бакалейному торговцу.
Кого же увидел он в заднем помещении, рядом с Плакеваном, среди пивших? Горжю! Горжю, расфранченного, как буржуа, и угощавшего всю компанию.
Этой встрече Бувар и Пекюше не придали особого значения.
Вскоре они перешли к вопросу о прогрессе.
Бувар не оспаривал его в области научной. Но в литературе прогресс менее очевиден, и пусть даже благосостояние повышается, зато блеск жизни угас.
Чтобы убедить Бувара, Пекюше взял лист бумаги.
— Я провожу наискось волнистую линию. Тот, кто мог бы следовать по ней, не видел бы горизонта при каждом ее понижении. Однако она поднимается, и, несмотря на повороты, вершина будет достигнута. Такова картина прогресса.
Вошла г-жа Борден.
Это было 3 декабря 1851 года. Она принесла газету.
Они быстро прочитали, стоя рядом, воззвание к народу, извещение о роспуске Палаты, об аресте депутатов.
Пекюше побледнел. Бувар глядел на вдову.
— Как? Вы ничего не говорите?
— Что же мне, по-вашему, делать?
Они забыли предложить ей стул.
— А я-то пришла в надежде доставить вам удовольствие! Ах, сегодня вы совсем не любезны!
И она удалилась, задетая их неучтивостью.
От неожиданности они онемели. Затем отправились в деревню излить свое негодование.
Мареско, принявший их в разгаре работы, думал иначе. Парламентская болтовня кончилась, и слава богу! Отныне начнется деловая политика.
Бельжамб не слыхал об этих событиях, а впрочем, ему на них наплевать.
На рынке они встретили Вокорбея.
Врач от этого всего уже отошел.
— Вы совершенно напрасно портите себе кровь!
Фуро прошел мимо них, насмешливо говоря:
— Провалились демократы!
А капитан, под руку с Жирбалем, издали крикнул:
— Да здравствует император!
Но Пти должен их понять, и когда Бувар постучал в окошко, учитель вышел из класса.
Ему показалось весьма забавным, что Тьер сидит в тюрьме. Народ отомщен.
— А, господа депутаты, теперь ваш черед!
Расстрелы на бульварах заслужили одобрение жителей Шавиньоля. Никакой
— Возблагодарим провидение, — говорил кюре, — а после него — Луи Бонапарта! Он окружает себя самыми почтенными людьми! Граф де Фаверж станет сенатором.
На следующий день к ним явился Плакеван.
Их благородия много разговаривают. Он предложил им помалкивать.
— Хочешь знать мое мнение? — сказал Пекюше, — Так как буржуа свирепы, а рабочие завистливы, священники угодливы, а народ, в конце концов, принимает всех тиранов, лишь бы ему дали уткнуться мордою в кормушку, то Наполеон поступил правильно! Пускай он им зажимает рты, топчет их и убивает! Этого еще мало за их ненависть к праву, низость, тупость, слепоту!
Бувар размышлял:
— Ну, ну, прогресс! Какие враки!
Он прибавил:
— А политика? Что за грязь!
— Это не наука, — отозвался Пекюше. — Военное искусство интереснее, оно позволяет предвидеть события, нам следовало бы им заняться.
— Ну нет, спасибо, — ответил Бувар. — Мне все противно. Продадим лучше наш домишко и отправимся к дикарям.
— Как хочешь!
Мели во дворе накачивала воду.
На деревянном насосе был длинный рычаг. Опуская его, она нагибалась, и тогда видны были ее синие чулки до икр. Затем она быстрым движением подымала правую руку, немного поворачивая голову, и Пекюше, глядя на нее, испытывал какое-то совершенно новое чувство, очарование, бесконечное удовольствие.
VII
Наступили печальные дни.
Бувар и Пекюше прекратили свои занятия из боязни разочарований; жители Шавиньоля от них сторонились, из разрешенных газет ничего нельзя было узнать, и жили они в глубоком одиночестве, в полной праздности.
Иногда они раскрывали книгу и захлопывали ее: к чему читать? Случалось, им приходило на ум очистить сад, через четверть часа их одолевала усталость; или взглянуть на свою ферму, — они возвращались домой удрученные; или заняться хозяйством, — Жермена испускала вопли; они отказались от этой затеи.
Бувар вздумал составить каталог музея и объявил, что их безделушки нелепы.
Пекюше занял у Ланглуа ружье, чтобы стрелять жаворонков; взорвавшись от первого же выстрела, оно чуть было его не убило.
Так и протекала их жизнь в этой деревенской скуке, такой тягостной, когда серое небо одноцветностью своей нежит сердце, лишенное надежд. Прислушиваешься к шагам человека, ступающего в деревянных башмаках вдоль стены, или к дождевым каплям, падающим с крыши на землю. По временам прошуршит по стеклу опавший лист, закружит в воздухе и улетит. Ветер доносит неясные отзвуки похоронного звона. В хлеву мычит корова.