Бувар и Пекюше
Шрифт:
Оба приятеля удалились, все же довольные тем, что защитили прогресс, цивилизацию.
На следующий же день они получили вызов в суд по делу о нарушении закона — оскорблении сторожа и для выслушания приговора об уплате ста франков проторей и убытков «помимо штрафа в порядке прокурорского надзора за совершенное ими правонарушение. Стоимость повестки 6 франков 75 сантимов. Судебный пристав Тьерселен».
При чем тут прокурорский надзор? У них от этого голова пошла кругом, затем, успокоившись, они приготовились к защите.
В
Они обошли все помещения вплоть до чердака, где увидели пожарный насос, несколько знамен, а в углу, на полу, другие гипсовые бюсты: великого Наполеона без венца, Людовика XVIII с эполетами на фраке, Карла X, которого можно было узнать по отвислой губе, Луи-Филиппа с дугообразными бровями и прической в виде пирамиды. Затылком он упирался в скат крыши, — и все они были запачканы мухами и пылью. Это зрелище повлияло деморализующим образом на Бувара и Пекюше. Когда они вернулись в большую залу, то проникнуты были презрением к правительствам.
Там они застали Сореля с бляхой на рукаве и сельского стражника в кепи. Человек десять вели между собою беседу. Они привлекались по делам о неопрятном содержании дворов, о бродячих собаках, об отсутствии фонарей на повозках или о торговле спиртными напитками во время богослужения.
Наконец появился Кулон в одеянии из черной саржи и в круглом берете с бархатным донышком. Письмоводитель сел слева от него, мэр с шарфом — справа, и вскоре началось слушанием дело Сореля против Бувара и Пекюше.
Луи-Марсиал-Эжен Ленепвер, камердинер из Шавиньоля (Кальвадос), воспользовался своим положением свидетеля и рассказал все, что ему было известно по поводу множества вещей, не имевших касательства к предмету обвинения.
Николя-Жюст Обен, ремесленник, боялся навлечь на себя неудовольствие Сореля и повредить господам помещикам: он слышал оскорбительные выражения, однако и сомневался в этом; ссылался на свою глухоту.
Мировой судья предложил ему сесть, затем обратился к сторожу:
— Вы настаиваете на своих заявлениях?
— Конечно!
Тогда Кулон спросил обоих обвиняемых, что могут они сказать в свое оправдание.
Бувар заявил, что не оскорблял Сореля, но, став на сторону браконьера, защищал интересы нашего сельского населения; он напомнил о феодальных злоупотреблениях, опустошительных охотах крупных землевладельцев.
— Это к делу не относится. Правонарушение…
— Позвольте вас остановить! — крикнул Пекюше. — Слова: правонарушение, преступление и проступок — ничего не стоят. Классифицировать таким образом наказуемые деяния значит избрать произвольное основание. Это все равно, что сказать гражданам: «Не задумывайтесь о значении ваших поступков, оно определяется исключительно карою, налагаемой властями».
— Возможно! — ответил Кулон.
И он собирался огласить приговор, но встал Фуро, представитель государственного обвинения. Сторож был оскорблен при исполнении служебных обязанностей. Если земельная собственность не будет пользоваться уважением, то все погибло.
— Словом, я прошу г-на мирового судью применить высшую меру наказания.
Это составило десять франков, в форме уплаты Сорелю проторей и убытков.
— Браво! — воскликнул Бувар.
Кулон еще не кончил.
— Приговариваются, сверх того, к штрафу в пять франков в порядке прокурорского надзора.
Пекюше обратился к аудитории:
— Штраф — безделица для богатого, но разорение для бедного. Для меня же он ничего не значит.
И он имел такой вид, словно издевается над судом.
— Право же, — сказал Кулон, — я удивляюсь, как люди с умом…
— Закон освобождает вас от необходимости им обладать! — ответил Пекюше. — Мировой судья назначается на неопределенный срок, между тем как член суда высшей инстанции считается способным отправлять свою должность до семидесяти пяти лет, а судья первой инстанции только до семидесяти.
Но, по знаку Фуро, к ним приблизился Плакеван. Они запротестовали.
— Вот если бы вы назначались по конкурсу!
— Или государственным советом!
— Или комиссией из хозяев и рабочих, после серьезного обсуждения списка!
Плакеван принялся их выталкивать. Они вышли под свист других обвиняемых, которые надеялись такою низостью расположить в свою пользу судью.
Чтобы излить свое негодование, они вечером пошли к Бельжамбу. Его кафе было уже пусто, так как видные особы обыкновенно уходили оттуда к десяти часам.
Огонь в кинкете был приспущен, стены и буфет виднелись сквозь туман. Подошла женщина. Эта была Мели.
Она, казалось, нисколько не смутилась и с улыбкой налила им две кружки пива. Пекюше было не по себе, и он быстро покинул заведение.
Бувар вновь отправился туда один, распотешил нескольких обывателей саркастическими нападками на мэра и с тех пор зачастил в кабачок.
Дофен, через шесть недель, был оправдан за отсутствием улик. Какой позор! Заподозрены были те самые свидетели, которым поверили, когда они показывали против Бувара и Пекюше.
И гнев их стал беспределен, когда управление сбором налогов предупредило их о необходимости уплатить штраф. Бувар обрушился на налоги, как на вредное для земельной собственности установление.
— Вы ошибаетесь! — сказал сборщик.
— Полноте! Они составляют треть государственных повинностей.
Способы взимания налогов следовало бы сделать менее стеснительными, улучшить кадастр, изменить ипотечную систему и упразднить Государственный банк, пользующийся привилегией ростовщичества.