Бувар и Пекюше
Шрифт:
И в тот же вечер Пекюше, имея по правую от себя руку Бувара, а прямо перед собою — обоих воспитанников, приступил, заглядывая в заметки, к курсу нравственности.
Эта наука учит нас управлять своими поступками.
Есть два мотива поведения: удовольствие, выгода и третий, более властный: долг.
Долг бывает двух родов:
1) Долг по отношению к самому себе, состоящий в заботе о своем теле, в ограждении его от всякого урона. Это они понимали прекрасно.
2) Долг по отношению к другим, повелевающий быть всегда честным, кротким и даже испытывать братские чувства, ибо человеческий род —
Бувар указал ему, что во всем этом он не дал определения добра.
— Как его, по-твоему, определить? Оно чувствуется.
В таком случае уроки нравственности подходят только нравственным людям, и курс Пекюше на этом оборвался.
Он дал читать своим питомцам нравоучительные сказки. Они усыпили Виктора.
Чтобы поразить его воображение, Пекюше повесил на стенах в его комнате картины, изображающие жизнь хорошего мальчика и дурного мальчика.
Первый, Адольф, целовал свою мать, учился немецкому языку, водил слепого человека и был принят в Политехническую школу.
Дурной, Эжен, не слушался отца, затевал драки в кафе, бил жену, падал на землю мертвецки пьяный, взламывал шкаф, и последняя картинка изображала его на каторге, где какой-то господин говорил своему мальчику, показывая на него:
«Ты видишь, сын мой, как опасно дурное поведение».
Но для детей не существует будущего. Как их ни пичкали положением: «Трудиться почетно, и богачи бывают иногда несчастны», — они знавали тружеников, никакого почета не снискавших, и вспоминали замок, где люди жили как будто хорошо.
Муки совести преподносились им в таком преувеличенном виде, что они чутьем угадывали выдумку и не доверяли всему остальному.
Попробовали воздействовать на их чувство достоинства, на понятие общественного мнения и на честолюбие, расхваливая великих людей, а особенно людей полезных, таких, как Бельзенс, Франклин, Жаккар! Виктор не обнаружил никакого желания быть на них похожим.
Однажды, когда он сделал безошибочно сложение, Бувар пришил ему к блузе ленточку в знак награждения орденом. Он гордо с нею расхаживал; но когда он забыл, как умер Генрих IV, Пекюше нахлобучил на него ослиный колпак. Виктор принялся реветь по-ослиному так громко и долго, что пришлось картонные уши с него снять.
Сестра его, как и он, гордилась похвалами и была равнодушна к порицаниям.
С целью развить в них чувствительность, им подарили черную кошку, за которой они должны были ухаживать, и отсчитали несколько су, чтобы они дали милостыню нищим. Такое требование они нашли несправедливым, так как деньги эти принадлежали им.
Согласно желанию своих педагогов они звали Бувара «дядей», а Пекюше «добрым другом», но говорили им «ты», и во время уроков половина времени обыкновенно уходила на споры.
Викторина злоупотребляла добродушием Марселя, садилась к нему на спину, таскала за волосы; смеясь над его заячьей губою, гнусавила, как он, и бедняга не смел жаловаться, — он очень любил девочку. Однажды вечером его сиплый голос зазвучал необычайно громко. Бувар и Пекюше спустились в кухню. Оба питомца наблюдали за печью, а Марсель, сложив руки, кричал:
— Выньте
Крышка котла подскочила как взорвавшаяся бомба. Сероватая масса прянула до потолка, затем бешено завертелась на одном месте, испуская отвратительный визг.
Бувар и Пекюше узнали кошку, страшно тощую, без шерсти, с похожим на веревку хвостом, огромные глаза выскакивали из орбит; они были молочного цвета, словно опустошенные, и все же смотрели.
Омерзительное животное продолжало визжать, бросилось в очаг, исчезло, затем упало замертво посреди золы.
Эту жестокость совершил Виктор, и оба друга попятились перед ним, бледные от изумления и ужаса. На обращенные к нему упреки он ответил, как стражник о своем сыне, как фермер о своей лошади, — без смущения, простодушно, со спокойствием удовлетворенного инстинкта:
— Так что же? Ведь она моя!
Кипяток из котла пролился на пол; плиты усеяны были кастрюлями, щипцами, подсвечниками.
Марсель некоторое время занят был уборкою кухни, затем хозяева и он похоронили бедную кошку в саду, под пагодой.
Бувар и Пекюше долго говорили о Викторе. Отцовская кровь давала себя знать. Как поступить? Отдать его г-ну де Фавержу или доверить другим лицам — значило бы признаться в бессилии. Может быть, он исправится.
Все равно! Надежда была слаба, нежность исчезла. А все-таки, как радостно было бы иметь подле себя юношу, которому близки твои интересы, чьи успехи ты наблюдаешь и который позже становится братом тебе; но Виктору недоставало способностей, сердца — и подавно! И Пекюше вздыхал, обняв руками колено.
— Сестра его не лучше, — сказал Бувар.
Он рисовал себе девушку лет пятнадцати, с чуткой душою, с веселым нравом, украшающую дом изяществом и молодостью; и словно он был отцом, а она только что умерла, добряк заплакал.
Затем, стараясь оправдать Виктора, он привел мнение Руссо: «Ребенок безответствен и не может быть ни нравственным, ни безнравственным».
Но эти дети, по словам Пекюше, были уже сознательны, и друзья занялись изучением исправительных мер. Наказание тогда хорошо, говорит Бентам, когда соразмерено с виною, являясь естественным ее следствием. Если ребенок разбил стекло, не вставляйте другого: пусть страдает от холода; если, не испытывая голода, просит еще поесть, уступите ему: расстройство желудка быстро приведет его к раскаянию. Если он ленив, пусть остается без работы: безделие скоро наскучит ему, и он опять возьмется за нее.
Но Виктор не страдал бы от холода, его организму излишества не были бы опасны, а безделие пришлось бы ему по душе.
Они остановились на обратной системе, на целебных наказаниях; стали ему задавать лишние уроки, — он сделался еще ленивее; лишали его варенья, — он стал еще большим сластеной. Не будет ли иметь успех ирония? Однажды, когда он пришел завтракать, не вымыв рук, Бувар его высмеял, назвав красавчиком, щеголем в желтых перчатках. Виктор слушал, понурившись, вдруг побледнел и швырнул тарелкою в голову Бувару; затем, в ярости от того, что промахнулся, сам ринулся на него. Трое мужчин насилу с ним справились. Он катался по полу, кусался. Пекюше издали окатил его водою из графина. Он сразу же успокоился, но на два дня охрип. Средство оказалось неудачным.