Бувар и Пекюше
Шрифт:
Они прибегли к другому: при малейшем признаке гнева, относясь к нему, как к больному, укладывали его в постель. Виктор чувствовал там себя прекрасно и распевал. Как-то в библиотеке он разыскал старый кокосовый орех и уже принялся его разбивать, когда появился Пекюше.
— Мой орех!
Он получил его на память от Дюмушеля, привез из Парижа в Шавиньоль! В негодовании он поднял руки. Виктор захохотал. «Добрый друг» не сдержался и дал ему такую затрещину, что мальчик покатился в угол комнаты. Затем, дрожа
Бувар его разбранил.
— И глуп же ты со своим орехом! От побоев дети тупеют, страх расстраивает им нервы. Ты сам себя унижаешь!
Пекюше возразил, что телесные наказания иногда необходимы. Их применял Песталоцци, а знаменитый Меланхтон признается, что без них ничему бы не научился. Но жестокие кары иногда доводили детей до самоубийства, такие примеры приводятся в книгах. Виктор забаррикадировался в своей комнате. Бувар вошел с ним в переговоры через дверь и за согласие открыть ее пообещал ему пирог со сливами.
С тех пор он повел себя еще хуже.
Оставалось средство, рекомендуемое монсиньором Дюпанлу: «строгий взгляд». Они старались придавать своим лицам страшное выражение и не производили никакого впечатления.
— Остается испробовать только религию, — сказал Бувар.
Пекюше запротестовал. Они ее изгнали из своей программы.
Но разума недостаточно для всех потребностей. У сердца и воображения есть иные запросы. Сверхъестественный элемент для многих душ необходим, и они решили посылать детей на уроки катехизиса.
Регина предложила их сопровождать. Она снова стала к ним приходить и расположила к себе детей ласковым обхождением.
Викторина сразу изменилась, стала сдержанной, медоточивой, опускалась на колени перед мадонной, восхищалась жертвоприношением Авраама и презрительно фыркала при слове протестант.
Она заявила, что ей велено поститься; они справились, — оказалось, что это неправда. В праздник Тела Христова с одной клумбы исчезли ночные фиалки и украсили собою алтарь; она дерзко отрицала, что срезала их. В другой раз она стащила у Бувара двадцать су и положила их, во время вечерней службы, на блюдо ключаря.
Из этого они заключили, что нравственность расходится с религией; ее значение второстепенно, когда у нее нет другого основания.
Однажды вечером, когда они сидели за обедом, вошел г-н Мареско. Виктор тотчас же убежал.
Нотариус, отказавшись присесть, объяснил причину визита: молодой Туаш поколотил, едва не убил его сына.
Так как происхождение Виктора было мальчикам известно, и он не пользовался их симпатиями, то они называли его каторжником; и только что он дерзко избил г-на Арнольда Мареско. У дорогого Арнольда остались следы на теле.
— Его мать в отчаянии, костюм изорван, здоровье пострадало! К чему это приведет?
Нотариус требовал, чтобы Виктор
Бувар и Пекюше, хотя и были задеты его высокомерным тоном, обещали все, что он хотел, со всем согласились.
Чувство ли чести руководило Виктором, или мстительность? Во всяком случае он не был трусом.
Но его грубость их ужасала; музыка смягчает нравы; Пекюше набрел на мысль преподавать ему сольфеджо.
Виктор с большим трудом научился бегло читать ноты и не смешивать терминов adagio, presto и sforzando.
Его учитель силился объяснить ему гамму диатоническую, хроматическую, совершенный аккорд, оба рода интервалов, так называемые мажор и минор.
Он заставлял его сидеть совершенно прямо, грудью вперед, держа плечи ровно, широко раскрыв рот, и чтобы учить его на примере, фальшиво пел; голос Виктора с трудом вырывался из гортани, так он сжимал ее. Когда счет начинался с четвертной паузы, он вступал сразу или слишком поздно.
Пекюше тем не менее приступил к двухголосному пению. Он взял палочку, которая ему заменяла смычок, и наставительно размахивал рукою, точно позади него был оркестр; но занятый двумя делами одновременно, он ошибался в темпе, вслед за ним путался ученик, и, морща лоб, напрягая шейные мускулы, они продолжали петь наудачу, до конца страницы.
Наконец Пекюше сказал Виктору:
— Ты далек от того, чтобы блистать в певческих капеллах.
И он бросил преподавание музыки.
К тому же Локк, пожалуй, прав: «Она вовлекает в столь разношерстное общество, что лучше заниматься чем-нибудь другим».
Хорошо бы Виктору уметь набросать письмо даже без намерения стать писателем. Их остановило одно соображение: эпистолярному стилю нельзя научиться, ибо он свойствен исключительно женщинам.
Затем им пришло на ум внедрить в его память несколько литературных отрывков, и, затрудняясь выбором, они заглянули в сочинение г-жи Кампан. Она рекомендует сцену Элиасена, хоры из «Эсфири», Жан Батиста Руссо целиком.
Это немного старо. Что до романов, то она запрещает их чтение, так как они рисуют мир в слишком выгодном освещении.
Однако она допускает «Клариссу Гарлоу» и «Отца Семейства» мисс Опи. Кто такая мисс Опи?
В «Биографии» Мишо они ее не нашли. Оставались волшебные сказки.
— Они станут мечтать об алмазных дворцах, — сказал Пекюше. — Литература развивает ум, но возбуждает страсти.
За такие страсти Викторину прогнали с уроков катехизиса. Она была застигнута в ту минуту, когда целовала сына нотариуса, и Регина не шутила: лицо ее глядело сурово из-под чепчика с толстыми складками.
Можно ли после такого скандала держать в своем доме столь испорченную девочку?