Бувар и Пекюше

Флобер Гюстав

Раздался стук. Это хлопнул сильно дверью уходивший доктор.

Они перестали сомневаться в себе и, подозвав обоих питомцев, снова приступили к изучению их черепных коробок.

У Викторины она была в общем слитная, что свидетельствовало об уравновешенности, но у брата ее был плачевный череп: резкие выступы в сосцевидных углах теменных костей указывали на орган склонности к разрушению, убийству, а выпуклость пониже служила признаком алчности, вороватости. Бувар и Пекюше грустили по этому поводу целую неделю.

Но нужно понимать слова

в их точном смысле. То, что называется драчливостью, предполагает презрение к смерти. Кто способен на человекоубийство, тот может также спасать погибающих. Любостяжание объемлет собою как сметливость мошенников, так и пыл коммерсантов. Непочтительность есть свойство, параллельное критическому духу, хитрость — осмотрительности. В каждом инстинкте замечается раздвоенность в сторону хорошего и дурного. Второе можно подавить, развивая первое, и благодаря такому методу смелый ребенок не только не сделается разбойником, но станет генералом. Трус будет обнаруживать всего лишь осторожность, скряга — бережливость, расточитель — щедрость.

Они увлеклись чудесной мечтой: если им удастся воспитать своих питомцев, они впоследствии учредят заведение, имеющее целью выправлять умственные качества, укрощать характеры, облагораживать сердца. Они уже говорили о подписке и о постройке.

Триумф у Гано прославил их, и к ним приходили советоваться разные люди, желая узнать, суждена ли им удача.

Проходили перед ними всевозможные черепа: шаровидные, грушевидные, похожие на сахарную голову, квадратные, удлиненные, суженные, приплюснутые, с бычьими челюстями, с птичьими лицами, со свиными глазками; но такое множество людей мешало цирюльнику работать. Локтями они задевали стеклянный шкаф с парфюмерными товарами, разбрасывали гребни, сломали умывальник, и он выгнал вон всех любителей френологии, предложив Бувару и Пекюше последовать за ними. Они приняли этот ультиматум безропотно, сами немного утомленные черепословием.

На следующий день, проходя мимо садика капитана, они увидели беседовавшего с Жирбалем и Кулоном стражника и его младшего сына Зефирена, одетого клирошанином. На нем было совсем новое платье; он прогуливался в нем, прежде чем сдать его в ризницу, и его поздравляли.

Плакеван попросил господ помещиков пощупать молодого человека, любопытствуя узнать их мнение о нем.

Кожа на лбу была как бы натянута. Тонкий нос, весьма хрящеватый на кончике, косо спускался на сжатые губы; подбородок был заостренный, глаза шмыгающие, правое плечо слишком приподнято.

— Сними скуфью, — сказал ему отец.

Бувар погрузил пальцы в волосы соломенного цвета, затем то же сделал Пекюше, и они стали шепотом делиться своими наблюдениями.

— Выраженная биофилия. Ага! Аппробативность! Совестливость отсутствует! Никакого полового побуждения!

— Ну что? — сказал стражник.

Пекюше открыл табакерку и понюхал табаку.

— Признаться, — ответил Бувар, — похвастать тут нечем.

Плакеван покраснел от унижения.

— Все-таки он будет исполнять

мою волю.

— О-хо!

— Но ведь я отец ему, черт подери! И я имею право…

— В известной мере, — перебил Пекюше.

Жирбаль вмешался в разговор:

— Родительский авторитет неоспорим.

— А если отец идиот?

— Все равно, — сказал капитан, — власть его тем не менее остается неограниченной.

— В интересах детей, — прибавил Кулон.

Бувар и Пекюше заявили, что дети ничем не обязаны тем, кто их произвел на свет, и, наоборот, родители обязаны их кормить, обучать, беречь — словом, делать все для них.

Буржуа возмутились таким безнравственным взглядом. Плакевана он задел как личное оскорбление.

— Если так, то хороши же будут те, кого вы подобрали на большой дороге. Далеко они пойдут! Берегитесь!

— Чего нам беречься? — резко сказал Пекюше.

— О, я вас не боюсь!

— И я вас тоже!

Кулон вмешался в ссору, успокоил стражника и выпроводил его.

Несколько минут продолжалось молчание. Затем речь зашла о далиях капитана, и только показав их все, одну за другою, он отпустил своих гостей.

Бувар и Пекюше пошли домой и увидели впереди, в ста шагах от себя, Плакевана и шедшего рядом с ним Зефирена, который, как щитом, закрывался локтем от оплеух.

То, что им пришлось услышать, выражало, в иной форме, образ мыслей графа; но они на примере своих воспитанников покажут, насколько свобода выше принуждения. Некоторая дисциплина, однако, необходима.

Пекюше прибил к стене в музее грифельную доску. Решено было вести дневник, записывать в нем вечером поступки детей и перечитывать их на следующий день. Все будет происходить по звонку. Подобно Дюпону де Немуру, сначала они будут прибегать к родительскому приказу, затем к военному приказу, а обращение на ты было запрещено.

Бувар старался научить Викторину считать. Иногда они запутывались в действиях и оба смеялись; затем, поцеловав его в шею, в то место, где не растет борода, она просила позволения убежать. Он ее отпускал.

Пекюше, в часы уроков, напрасно звонил в колокол и кричал в окно военный приказ, мальчишка не появлялся. Носки у него всегда сползали на лодыжки; даже за столом он совал пальцы в нос и не удерживал газов. Бруссэ запрещает наказывать за это, ибо «следует подчиняться требованиям охранительного инстинкта».

Викторина и он употребляли ужасные выражения; но так как грамматика недоступна детскому пониманию, а усвоить ее легко, если слышать правильную речь, то оба приятеля так строго следили за чистотою своего языка, что даже утомлялись.

Они разошлись во взглядах на географию. Логичнее было начать, по мнению Бувара, с описания их коммуны, по мнению Пекюше — с общего взгляда на вселенную.

При помощи песка и лейки он хотел показать, что такое река, остров, залив, и даже пожертвовал тремя грядками ради трех материков; но страны света никак не умещались в голове у Виктора.