Было записано
Шрифт:
… Потянулись тоскливые дни крепостной службы. Похожие один на другой. Чем себя занять я не знал. Попробовал позаниматься ружейными приемами с взводным унтером, но быстро выяснилось, что учиться мне особо и нечему. Пригодились часы учений, проведенных с Симборским. Как странно устроена жизнь! Когда я вместе с ним и его деревянной армией из чурбаков — «новорожденной ротой» стараниями канальи-денщика — разучивал перестроения, когда присутствовал при проверке ружейных тактов у замученных эриванцев, мог ли я подумать, что мне пригодится сия наука? Нет, тогда все казалось чистым баловством,
Я не знал, чем себя занять. Шатался по расположению части, сменив сапоги на «чусты» — разновидность домашних теплых тапочек — и накинув на плечи полушубок. Иногда заходил к офицерам на чай или брал у них книги. Спрашивал в канцелярии письма. Никто меня не гнал взашей. Даже тот самый писарь, которому я при первой встрече кровь из носа пустил. Он даже извинился передо мной за тот случай. «Вам пишут», — отвечал мне неизменно. В этом ответе не было издевки. Лишь надежда. В полку все знали, как важны письма солдатам.
Отсутствие весточек от Тамары начинало не на шутку беспокоить. Неделя проходила за неделей — ничего! Ноль! Я уже не на шутку беспокоился. Накручивал себя, представляя самые немыслимые обстоятельства. Похищена горцами, увезена братцами в Вани и заперта на женской половине, сбежала с Илико Орбелиани в Москву к семейству Розенов, ждет документов о разводе, заболела от горя и лежит при смерти… Каких только страстей ни навыдумывал!
Перед самым Рождеством в роту примчался Рукевич. Быстро перездоровавшись со старыми знакомыми, подскочил ко мне. Схватил за руку.
— Пляши!
— Письмо?! — вскричал я.
— Почему письмо? Тамара Георгиевна приехала. Ждет тебя в бывшем флигеле Малыхина.
Я бросился со всех ног из казармы…
У входа во флигель, словно часовой на карауле, стоял Бахадур. Улыбался во весь рот. Уже издалека, завидев меня, стал проводить рукой по своей голове, указывая на мой новый имидж. Я махнул рукой. Обнялись.
— Как ты?
— Потом поговорим, — он указал мне на дверь. — Иди.
Я забежал во флигель. И оторопел. Тамара, склонившись над кроватью, стелила новые простыни. Наши простыни. Бросила взгляд на меня. Начала хохотать.
Что сказать? Не так я представлял нашу встречу. Боялся, что, может, уже потерял жену. А, если и не потерял, то увижу её горюющей, плачущей, надломленной, растерявшей весь свой боевой дух, который позволял ей выходить прежде из любых передряг и преодолевать любые катаклизмы. А тут женушка, видите ли, постельку застилает, явно намереваясь пометить и это новое место для нас — неказистый флигель Малыхина — будто и не было в нашей жизни совсем недавно роскошных англицких спален. И при этом еще и гогочет не переставая. Можно понять: мало того, что я «блистал» новой прической, так еще в который уже раз застыл на пороге с привычным в отношениях с ней глупым видом. В который раз она меня подловила, поступая неожиданно, вопреки, казалось бы, естественной логике! Ну, что за женщина!
— Тамара! — я вздохнул.
— Сейчас! Сейчас! — Тома замахала руками, призывая не мешать ей и дать досмеяться.
Я обреченно покачал головой.
—
— Все? — спросил я строго.
— Нуууу, — потянула с лукавой усмешкой.
— Тамара!
— Все, все! Успокойся. Нет, чтобы порадоваться, что жену рассмешил!
— Тома! Чему тут радоваться?! — начал я заводиться, пытаясь вернуть беседу на рельсы своего угнетенного положения.
— Потом разговоры! — прихлопнула меня женушка. — Сперва порадуй меня! И старайся, пожалуйста! Я очень соскучилась. И измучилась. Такие сны ночами снятся! — хохотнула.
Я никак не мог прийти в себя. Бежал, чтобы поругать ее за долгое отсутствие, пожалеть её, поплакаться и получить свою долю жалости и утешения… А тут.
— Я не поняла! — Тома приняла тот грозный вид, который никогда не предвещал мне ничего хорошего. — Долго там будешь стоять?
…Я очень старался. Так, что даже несколько раз видел прежде незнакомое мне крайне удивленное выражение на лице жены, иногда смешиваемое с нехарактерным для неё смущением. Но все это несвойственное ей состояние она быстро переживала, быстро принимала новое, быстро анализировала и, судя по восторженной улыбке в финале — полностью одобрила все нововведения в наших постельных играх.
Как обычно, через пару-тройку часов мы, обнявшись, тихо лежали, восстанавливали дыхание, молчали.
— Помнишь, как мы так же в обнимку лежали в станице по ночам, когда ты еле выжил? — улыбнулась Тамара.
— Забавно! Я тоже как раз об этом подумал!
— Да! Было так хорошо! Нежно! Как сейчас!
— Угу! Только сейчас ты обнимаешься практически ни с кем!
— Я обнимаюсь с любимым мужем! И почему ты считаешь, что ты — никто?!
— Тома! Оглянись! Конечно, я никто сейчас!
— Ты о том, что был еще недавно блестящим офицером, а теперь рядовой? — усмехнулась жена.
— И не только! — наконец, я вовлек нас в желанную для меня беседу самобичевания. – Я перестал быть кормильцем семьи, у нас отняли дом… Ты выходила замуж за другого человека, Тамара. Ты знаешь, что ты спокойно можешь развестись со мной? И тебя никто не осудит. Наоборот. Знаешь?
— Конечно, знаю, — Тома почему-то улыбалась.
— Так, может, тебе это и надо сделать, любимая? Подумай! Подумай хорошенько! Вокруг тебя столько блестящих мужчин. Каждый из них ноги будет тебе целовать, если ты согласишься стать их женой! Тебе нельзя возвращаться к прежней бедной жизни. Ты уже привыкла к другому. Ты уже не сможешь по-другому! — я уже опять дышал тяжело, будто и не говорил вовсе, а «старался», как выразилась моя грузинка.
— Да, будут, — спокойно согласилась Тамара. — Ты, наверное, сразу князя Орбелиани представил у моих ног?
Был в её тоне какой-то подвох, не позволивший мне вспыхнуть яростью от давней ревности к этому…
— Тамара! — я растерялся.
— Коста, Коста! — Тамара покачала головой. — Сколько раз я тебя била, а все без толку. Как был дураком, так и остался!
— Ты просто не осознаешь, в какой я пропасти сейчас нахожусь!
— Ладно, — вздохнула жена, — давай по порядку. Выясним, что это за пропасть!