Было записано
Шрифт:
— Куда мне лучше отправиться?
— Думаю, в форт Святого Николая. Там основное гнездо мятежа. И точка взаимодействия с Кобулети, что крайне опасно. Чума! Могут занести к нам чуму из турецких владений, не думая о последствиях.
От этого предложения у меня мурашки пробежали по спине. А у кого бы не пробежали в моем положении?! Не в заразе дело, а в самом месте. Как мне забыть, что там я встречу свою смерть? А вдруг она случится на 12 лет раньше?!
— Испугались? — проницательно осведомился полковник.
— Мне не привыкать смотреть
— Я с отрядом выдвинусь к селению Гурианты, как только надежно укреплю редутами Озургети и восстановлю посты кордонно-карантинной службы. Вам же следует немедля отправляться к морю и склонить колеблющихся к изъявлению покорности. Прощение заслужат, если выдадут нам самых отъявленных злодеев. Важно не допустить их побега в Турцию.
— А что потом?
— Для будущего общественного спокойствия одних повесим, других прогоним через строй, заключим в крепость или отдадим в солдаты. Селения пощадим. Подвергать крестьян уголовному и телесному наказанию считаю вредным. Ограничусь взысканием, в виде вознаграждения за убытки, скота и подвозом материалов для постройки сожженных и разоренных ими строений.
… Я попал в форт Святого Николая очень быстро. И в крайне неудачном виде. Как пленный. Не успел я отъехать от Озургети, как на первой же засеке, устроенной повстанцами, меня задержали. Разоружили, связали руки и повезли к своему вождю, Абесу Болквадзе. Он был один из главных зачинщиков мятежа. Был в первых рядах при штурме и разграблении форта Святого Николая. Месяц назад нанес поражение отряду полковника Брусилова, оборонявшего Поти и пытавшегося пробиться к форту Святого Николая. Потом участвовал в осаде Озургети, где тяжело ранил русского обер-офицера. И там, и там сам был ранен и сейчас зализывал раны в пограничном форте, прикрывшись от русских мощными завалами на побережье. Так мне рассказали мои конвоиры.
При первом взгляде на гурийского вождя я понял: с ним договориться не выйдет. Выходец из низов, прирожденный лидер, увешанный оружием. Взгляд мрачный и непримиримый. Из таких людей потом вырастут «пирали», гурийские абреки, боровшиеся с царским гнетом. Он не желал меня слушать.
— Дайте мне поговорить с князьями братьями Гуриели, — взмолился я. — Они меня знают. С ними есть связь? Они поддержали восстание?
— Александр и Димитрий с нами! — гордо бросил мне в лицо Абес. — Кто ты такой, чтобы требовать свидания с такими уважаемыми людьми?
— Я джигетский уздень первой категории, Зелим-бей!
— Черкес? — удивился Болквадзе. — Мы рады видеть в своих рядах столь отважных воинов!
Из огромной толпы, в которой смешались кобулетцы с гурийцами в обрезанных чохах и суконных башлыках, завязанных на манер чалмы, выскочил какой-то тип.
— Не верьте ему! — заорал, перекрикивая общий шум. — Знаю его. Он русский офицер!
Я тоже узнал этого мараза. Тот самый грузин, который кричал мне «Э, русский» на пирушке у князя Александра, а потом братался
— В клетку его к остальным пленным! — тут же распорядился Абес. — Не бить. В воде и лепешке не отказывать, товарный вид не портить. Продам его, как казаков, в Кобулети.
Укрепление Святого Николая, как я помнил по прошлому посещению, являлось фортом лишь на бумаге. Ни вала, ни колючей изгороди. Лишь деревянные постройки таможни, казарма и склады. Все было разграблено и сожжено за редким исключением. На земле валялись казенные бумаги, и пачкала обувь рассыпанная мука из разбитого провиантского магазина.
— Нас было всего четырнадцать вместе с капитаном Щедриным, — рассказывал мне один из четырёх пленников, запертых в уцелевшем погребе слободского домика. — А мятежников — тысячи. Они ворвались в форт, отобрали у нас оружие, раздели до исподнего и начали грабить дома и жителей — всё, до последней нитки. Наш командир договорился, что нас отпустят. Один капитан-грек сжалился над нами и согласился отвезти на своем баркасе в Редут-Кале. Как только мы — в одних рубахах, босиком и без оружия — вышли на берег, по нам стали стрелять. Большинство спаслось, но меня подранили. Я упал и был захвачен в плен.
— Что с нами будет, господин офицер? — спросил перепуганный солдатик, захваченный при штурме Озургети.
— Я не офицер. Такой ж нижний чин, как вы. Наберемся мужества. Полковник Аргутинский рано или поздно придет. Или явится десант из Поти. Дух восставших уже поколеблен.
Легко сказать «наберитесь мужества». Сам-то не был уверен, что все закончится благополучно. Ночь прошла в тревожном ожидании. И день. И еще одна ночь. Ожидание неизвестно чего превращалось в пытку. В какие-то галлюцинации. Это место, это проклятое место моей будущей смерти, оно меня изводило! Порой мне казалось, что ткань мироздания начинала трещать, рождая странные звуки: какой-то писк, потусторонние голоса…
Я с трудом возвращался в реальный мир.
Оставалась лишь одна надежда — на князя Александра.
Братья Гуриели не подвели. Не знаю, кто сообщил им про меня, но через несколько дней они примчались в форт. Потребовали свидания со мной. Наедине, без свидетелей. Сандро обнял меня, Димитрий держался настороженно, но без враждебности.
— Зачем вы в это полезли? — спросил я в лоб, убедившись, что нас никто не подслушает.
— А как мы могли иначе? Наши люди, друзья, с кем пировали не раз, родственники — все поднялись.
— Неправда! Гурийская милиция стоит в Поти и ждет мингрельского владетеля князя Дадиани, чтобы атаковать форт святого Николая.
— Скорее, она делает вид, что осталась под русским крылом. Многие оттуда сбежали, унеся порох и свинец.
— А многие деревни уже начали присягать, не дожидаясь вашей поимки.
— Это правда, — понурил голову Димитрий.
— А Леван, ваш старший брат? Он тоже с восставшими?
— Нет, как можно?! Он же на русской службе!
— А ты, Александр, разве нет?