Было записано
Шрифт:
10 ноября мы прибыли в Озургети. Привезли с собой, помимо Абеса, еще 13 вожаков. Многих из них выдали отцы семейств. Можно было считать, что восстание полностью подавлено.
Я представил полковнику братьев Гуриели как лиц «истинного благоразумия и отличного усердия к службе». Они получили полное прощение. Моя же миссия была завершена.
— Я доволен вами, унтер-офицер Варваци! — обрадовал меня князь Аргутинский-Долгорукий. — За проявленное усердие в разгроме мятежа, за спасение русских пленных из лап озверевшей толпы, за личное мужество и приведения края в спокойствие
Что сказать? Армянский князь оказался человеком слова. Благодаря ему первый шаг на пути к свободе сделан. Только первый. Унтер-офицеру без второго креста, который превратит меня в прапорщика, в отставку не выйти по своему желанию. Зелим-бей и Коста Оливийский умерли. Бесповоротно или нет, кто знает? Оставалось лишь надеяться на военную фортуну и тянуть солдатскую лямку. Нудную и беспросветную.
Эта ненужная служба навалилась сразу, стоило сменить чоху на военный мундир. Мне пришлось сопровождать вместе со своей ротой сотни пленных до Кутаиси. Привет серой шинели! Скорее бы добраться до Манглиса, а затем и до Тифлиса! В конце концов, нужно же дочку покрестить. Как вы там поживаете, мои родные, моя единственная отрада в этом неласковом со мною мире?
[1] В Грузии принято считать восстание в Гурии 1841 г. частью национально-освободительного движения. Не опровергая эту точку зрения, поясним, что события описываются глазами русских. А для них события в Гурии были мятежом и предательством. Особенно со стороны гурийского дворянства, вместе с которым было пролито и будет пролито немало крови в борьбе с общим врагом. Клятву и присягу никто не отменял.
[2] Коста оказался прав. Английский вице-консул Фридрих Гарраганино поставлял порох мятежникам.
[3] 13 сентября 1841 г. полковник Буюров всего с четырьмя донскими казаками и тридцатью солдатами потийского гарнизона атаковал форт Св. Николая при поддержке 50 охотников-милиционеров и под прикрытием судна с двумя орудиями и одного единорога занял укрепление, уничтожив засеки и баррикады. Гурийцы бежали, забыв прихватить с собой пленных.
[4] Река Чолок, если читатели забыли книгу «Побег из волчьей пасти», служила границей между РИ и Османской Империей.
Глава 17
Коста. Авария, весна 1842 года.
Весной в Дагестане стало все плохо. Ужасно! Уже к концу 1841-го генерал Клюки фон Клюгенау констатировал: мы сохранили физическое управление над горцами, но потеряли нравственное. Авария еще держалась, но дни ее были сочтены. Окруженная с трех сторон наибами Шамиля, она сдавалась имаму — селение за селением, ханство за ханством. Лишь там, где оставались русские гарнизоны, отрезанные и окруженные недружественным населением, сохранялось подобие покорности. Но хитрые аварские ханы, один за другим, сперва входили в скрытные сношения с Шамилем, а затем и предавали русских открыто.
В марте мюриды под личным предводительством Шамиля проникли в самое сердце
Русских предали. Племянники ханши, Махмуд-бек, фактический правитель Кази-Кумуха, и его брат штабс-капитан Гарун-бек, надели белые чалмы и открыли ворота крепости Шамилю. Снаксарева, князя Илико и других русских захватили в плен. 20 нукеров-мехтулинцев изрубили. Селение разграбили. Дома сторонников русских сожгли.
Пленных притащили к дому, который занял Шамиль. Он вышел на балкон в небрежно накинутой на плечи шубе. Бесстрастно оглядел ограбленных до нитки русских.
— Пока мой сын Джамалэддин, взятый в Ахульго, не будет мне возвращен, вам нечего и думать о свободе.
— Удовлетворение этого требования нисколько от нас не зависит, — пытался вразумить имама Снаксарев. — Правительству нашему потеря немногих воинов не так чувствительна, чтобы оно решилось нас выручить под таким условием.
— Мое требование не подлежит изменению! — бросил толпе несчастных Шамиль и удалился.
Пленных увезли в горы. Следы их затерялись.
Обо всех этих ужасающих обстоятельствах мне рассказал со слезами на глазах князь Григол Орбелиани, артиллерийский капитан.
Мы встретились с ним в Южном Дагестане, на Самурской Линии, куда в апреле был спешно переброшен эриванский батальон. Князь командовал кюринской милицией в авангарде отряда у аула Рач — передовой части, в задачу которой входила охрана нагорья на левом берегу Самура до прихода основных сил. Командование ОКК наконец-то сообразило, что нужно что-то делать и спешно поручило полковнику Аргутинскому-Долгорукову вернуть обратно Кази-Кумух, подчинив ему сводное соединение из нескольких батальонов.
Григол забрал меня сразу к себе в палатку, стоило нашей роте добраться до Рача. Моим печальным обстоятельствам не удивился: уже был наслышан. Устроил богатый, но безрадостный пир. Чаши с кахетинским его не веселили. Душа не лежала к песням, стихам или долгим тостам.
— Брат, мой юный брат! — повторял он. — Что с ним будет? Как вырвать его из лап Шамиля, этого исчадия ада?! Он явился внезапно и все-все разрушил. Мы еще настрадаемся с ним![1] Как вернуть Илико?! Что с ним станет?
— Выкуп! — попытался я его успокоить. — Мне довелось вытаскивать русских моряков и солдат из черкесского плена. Не скажу, что было легко. Но справился.