Было записано
Шрифт:
— Были такие планы, — подтвердил Улуханов.
— Теперь у вас есть перспектива породниться с самым влиятельным человеком в горах.
Сыновья сердито заворчали, но армянин-отец сердито на них цыкнул.
— Сколько проживет этот временщик?
— Уверен, что долго!
— Долго?!
— Без сомнений. Его звезда лишь начала свое восхождение.
Улуханов потрясенно застыл. Его картина мира дала серьезную трещину.
— Признаюсь, я не смотрел на эту ситуацию под таким углом. Но он же враг! Враг императора. Враг русского владычества на Кавказе.
— Кто знает, как все повернется. С Шамилем уже считаются как с серьезной силой. Готовы вести переговоры, например. О чем-то договариваться. У этого человека есть удивительная способность превращать в победу даже свои поражения. Вспомните! В 1839 он явился в Чечню, потеряв все. И что же? Он снова на вершине. Стать тестем имама — не самый плохой выбор.
— Удивительные вещи вы говорите. Мне нужно подумать.
— Как я понял, у вас есть свои люди в Дарго?
— Не то чтобы свои люди… Я переписывался с Ахверды-Магомой. Взывал к его крови. Он же армянин. Но меня не хотят услышать!
— Есть сведения о князе Илико Орбелиани?
— Есть! — обрадовал меня Улуханов. — Он жив. Томится в зиндане в Дарго. Но Шамиль выставляет какие-то невообразимые условия его освобождения.
«Черт, черт, черт! Ведь Чеченский отряд был в дневном переходе от твердыни Шамиля. Если бы не Шоип-мулла… Могли бы и освободить!»
— Нужен грамотный переговорщик.
— Так вам — и карты в руки!
— Уважаемый Яков Иванович! Повторю: сейчас я никто и звать меня никак.
— Вы все же подумайте. А я попробую предпринять кое-какие действия.
… Следом за купцом ко мне заявилось большое начальство. Цельный генерал! Начальник штаба Кавказской Линии и Черномории Александр Семенович Траскин. Человек-гора. Не в смысле выдающегося влияния на Кавказе, а с точки зрения комплекции. Я аж глаза вытаращил, когда во двор дома, где я обитал, бочком через калитку протиснулась кубообразная фигура в новеньком генеральском мундире[1]. Он был похож на своего брата, погибшего в Ичкеринском лесу, но размерами явно превосходил.
Я о нем был наслышан. Бывший чиновник военного министерства. Отправился на Кавказ набраться боевого опыта, чтобы продвинуться по службе. Вошел в доверие к Граббе, которого беспощадно объедал. Он был известным гурманом, любившим питаться на дармовщинку. И волочиться за дамами, что в его случае выглядело по меньшей мере смешно. А еще он был конфидентом Чернышева, состоял с ним в переписке через Вревского, что беспокоило Коцебу и бесило Головина. Ничего хорошего от него мне ждать не приходилось.
Он какое-то время рассматривал меня с оттенком брезгливости. Внимательно изучил мой шрам на лице. Я в долгу не остался. Также внимательно пялился на его второй подбородок, наползавший на высокую стойку воротника, как отвратительное жабо.
Предложил ему присесть.
Генерал с облегчением взгромоздился на скамейку. Расставил широко ноги. И огорошил меня вопросом.
— Расскажите мне, как погиб мой брат.
Что-что, а в уме ему не откажешь. Изворотливый, сукин сын.
— Я мало, что могу рассказать, Ваше Превосходительство! Мы бились рядом, когда отбивали пушки. Потом потерял сознание, когда меня ранили. Когда очнулся, он лежал рядом. Уже умирал. Рассказывали, что его подстрелили уже после того, как вернули орудия.
— Правда, что он обвинил Граббе в своей смерти?
Я кивнул.
— У меня к вам непростой разговор.
— Я догадался.
— Тогда не буду ходить вокруг да около. Сейчас составляют списки захваченных в Ахульго. Надеемся выменять наших пленных у Шамиля. В первую очередь, тех, кого схватили в Кази-Кумухе.
— Князя Илико?!
— Да. И князя тоже.
— Князь и его брат, Григол — мои друзья. Чем я могу помочь?
— Помочь можете. У вас в семье воспитывается дочь наиба Шамиля, Сурхая из Коло. Мы хотим использовать ее для обмена.
— Исключено! — резко возразил я.
— Что значит исключено?! Вы отдаете себе отчет, с кем говорите?! — взорвался Траскин.
— Детей менять нельзя!
— Еще как можно! И вы пойдете на это, потому что я вам приказываю!
— Невозможно.
— Еще как возможно! Вы солдат. Унтер-офицер! Ваше дело — подчиняться приказам!
— Безусловно, Ваше Превосходительство! Но тут вот какая закавыка. Я лишен по суду всех прав и состояний. И не вправе что-то решать в своей семье.
— Хитрый грек, да? — хмыкнул генерал. — Мы аннулируем документы на усыновление.
— Моя семья — в вашей власти. Помешать я вам не могу.
— Где девочка?!
— Откуда же мне знать? Я не в Тифлисе…
— Хитрый, — повторил Траскин с какой-то даже симпатией и, переходя на ты, констатировал. — Заранее все просчитал и подстраховался. Не прошли годы службы в разведке, да? Твои родственники дитя спрятали или даже вывезли в неизвестном направлении…
Без комментариев. Стоим и лупим глаза, поедая ими начальство.
— Н-да… Знал заранее, что дохлый номер — с тобой договориться. Никуда не уезжай из Червленой. Я распоряжусь. Вернусь в Ставрополь после инспекции Линии… Да-да, не льсти себе мыслью, что я прибыл, чтобы лично на тебя посмотреть. Я здесь по делам службы… Так вот. Вернусь в Штаб и решу, что с тобой делать. И, кстати. Все твои представления к наградам и повышению в чине отклонены министерством.
Кто бы сомневался.
— Генерал-адъютант Граббе знает?
— Кто такой Граббе? — злорадно оскалился Траскин. — Не знаю такого. Нынче войсками командует генерал-лейтенант Гурко, Владимир Иосифович.
«Да, эта туша умудрилась, несмотря на свой вес, перевернуться в полете. Учитесь, Константин Спиридонович, как нужно строить карьеру!»
… Следующим визитером стал стократно приятнее мне человек. Князь Григол Орбелиани! Но как я ни был рад его видеть, понимал, что разговор выйдет непростым.
Увы, не обманулся. Капитан тоже завел разговор про Веронику.