Бытовик
Шрифт:
— Ну вот и спросим с гада за все. — Я подтолкнул своего союзника к входным дверям дома: — Сразу на кухню иди, ни с кем в разговоры не вступай, пройди и у черного хода вставай, чтобы, когда все начнется, никто не выскочил и не сбежал.
— Толково, барин. — дворник коротко поклонился и, перехватив ружье поудобнее, шагнул за порог.
— А тебе, Борис, кто разрешил сюда впереться? Что ты, ирод, толкаешься? — вразнобой зазвучали голоса, когда дворник, которого, как оказалось, звали Борисом, влетел в кухню, но, долго возмущаться у гулящих не получилось — через минуту после Бориса в кухню шагнул я.
— Что, плюшками балуетесь, а работа сама себя сделает? —
За большим, сбитым из толстых досок, столом, сидели десяток мужчин и женщин.
Да, поговорка «Щи да каша — пища наша» в этом конкретном случае не работала. Судя по груде костей, громоздящихся на столе, несколько курочек, и поросенок закончили сегодня здесь свой земной путь. Ломти копченого мяса, окорока и сыра виднелись на тарелках. Пара жаренных рыбин, при изобилии мяса на столе, прислугу не заинтересовала, да и несколько бутылок вина я бы не отнес к дешевым сортам, а хлеб здесь присутствовал, исключительно, белый, надкусанные булки и калачи. Видимо, управляющий Еремей, сегодня давал прощальную гастроль, широким жестом выкатив своим соратникам хозяйские припасы.
— Что, сволочи, не ждали? — не знаю откуда, но при виде этого чавкающего и пьющего, сброда, что решили завтра, как крысы, сбежать из усадьбы, бросив моих сестер, на меня накатила лютая классовая ненависть: — Ну жрите, жрите, напоследок, на каторге вам, лет десять, ничего подобного не поднесут.
— Ваше благородие! — Еремей обменялся взглядами с двумя мужчинами, сидящими за столом, после чего набулькал полный бокал вина из бутылки, отрезал огромный кусок окорока, который бросил на блюдо вместе с куском калача, куда присовокупил нож, но не столовый, а большой, кухонный: — Как мы рады, что правда восторжествовала, и вас выпустили. Отпейте и закусите, чем Бог послал. А мы тут, дворня ваша, решили ваше освобождение отметить…
Ох, не нравился мне острый ножик, который на блюде, в совокупности с огромным бутербродом, бокалом и лживой еремеевской улыбочкой, ко мне приближались. И хотя все мое существо, жителя гуманного двадцать первого века, шептало, что такого быть не может, что мне все это кажется, но руки сами провернули рукоять у трофейной трости и обнажили, спрятанный там, полуметровый клинок.
— Вы что, барин? Плохо себя чувствуете? Может быть, к доктору послать? — Еремей побледнел и остановился, не сводя взгляда с, подрагивающего у его носа, кончика моего оружия.
— Я себя прекрасно чувствую, Ерема. А, после того, как твои предательские речи услышал, то в голове такая ясность ума наступила…
Еремей не стал дослушивать мои разглагольствования — Схватив с блюда нож, он бросил на пол, ставшую ненужной, тарелку с бутербродом и стаканом, и попытался ткнуть меня лезвием, одновременно стремясь перехватить рукой мою шпагу, проявив при этом недюжинную ловкость и прыть, но…
Но я был готов к чему-то подобному, успел отступить назад, разрывая дистанцию, а потом ткнуть Еремея шпагой в правое плечо. Тонкое жало шпаги легко преодолело плоть и ткнулось во что-то твердое, очевидно кость. Я выдернул шпагу и сделал шаг назад.
Нож выпал из окровавленной руки злодея, мужчина пытался зажать рану, неверяще, глядя на меня.
— Ты что? Ты же меня зарезал! — прошептал Еремей, отступая к столу, за которым царил жуткий бедлам. Двое мужиков, бросившиеся на дворника, одновременно с управляющим, уже получили свое — один короткий тычок стволами ружья в лицо, а второй — окованным металлом прикладом в грудь, и этого хватило, чтобы забыть
— Господа, а что тут, собственно, происходит?
Я обернулся на голос — в дверях стояла, очевидно, та самая, «худосочная гувернантка» — барышня лет двадцати двух- двадцати пяти, в темном платье, и главное, решительно сжимающая в руке небольшой, вороненый револьвер.
— Э… добрый вечер…
— Здравствуйте, Олег Александрович. — барышня коротко поклонилась, ловко изобразила некое подобие книксена.
— Да тут некоторым образом заговор среди дворни образовался…
— Как я понимаю, с вооруженным нападением на лицо благородного сословия, совершенное лицом, принесшим присягу. — как заправский правовед, отчеканила гувернантка, бросив взгляд на окровавленного Еремея, пятна крови на полу и нож, валявшийся у моих ног: — Двадцать пять лет каторги или повешение за шею, пока виновный не умрет…
Тетки, утихшие было при появлении нового действующего лица, услышали о каторги и повешении, взвыли с новой силой, а, сползавший со стола, мужчина брякнулся на колени и попытался подползти ко мне, но был остановлен взмахом клинка.
— Нам бы, как-нибудь, полицию вызвать… — просительно обратился я к барышне.
— Слушаюсь, Олег Александрович. — коротко поклонилась гувернантка и быстро вышла из кухни, шурша длинным подолом платья. Я растерянно проводил барышню взглядом и чуть не стукнул себя кулаком по лбу. Идиот. Наверняка в этом мире уже изобрели телефоны, а я просто его не заметил. Что мне стоило вызвать полицейских заранее, всего лишь поднести трубку к уху, покрутить ручку аппарата, или что там положено крутить…
Минут через пять с улицы раздалось несколько выстрелов, которые сменились радостными детскими визгами, а потом опять выстрелы. Да что там, черт вас всех побери, происходит?! Но выстрелы сменились приближающимися трелями нескольких полицейских свистков, а, спустя еще пару минут, гулкими и решительными шагами нескольких человек, приближающихся к кухне.
— Барин, может быть договоримся? — прохрипел Еремей, тревожно прислушиваясь к шагам: — Я денег дам, много.
— Что у вас произошло, ваша светлость? — раздался за спиной знакомый голос, я обернулся и увидел стоящих на пороге кухни четверых полицейских, двух из которых я уже видел ранее. Только тот, что постарше, в дополнение к шраму у глаза, получил новое украшение — фиолетовый «фонарь».
— Здравствуйте, господа. Изволите видеть, прислуга взбунтовалась. Ну это дело личное, можно сказать семейное. — я улыбнулся: — Мы бы сами во всем разобрались, но эти твари хулу на государя возводили, а это я уже замалчивать никак не могу.
— Не было такого! — взвыл Еремей: — Не возводили мы хулу!
— Было, я лично слышал. — отрезал я: — Вот этот гад лично говорил, что государь из-за денег, не направил подмогу моему батюшке, а еще, что император хочет воспользоваться бедами нашей семьи, чтобы все имущество наше в казну забрать.