Царь-дерево

Цзылун Цзян

— А чего бояться деревни? Но пусть лучше попытается сдать экзамены в институт, наверняка выдержит.

На груди у Чэншаня красовался университетский значок. Лао Вэй и подумать не мог, что этот скромный на вид, простой паренек может так разговаривать со старшими. Лао Вэя это покоробило. Они слишком рациональны, эти современные парни, слишком эгоистичны. Люди его поколения все отдавали партии, безоговорочно выполняли ее указания. Сегодня ты певец, а завтра партия прикажет — и ты — оргработник, сегодня ты солдат, ведешь бои, завтра по призыву партии на севере поднимаешь целину, обрабатываешь землю; сегодня ты корреспондент, завтра — руководитель ансамбля. Справишься ли ты с порученной работой, используют ли тебя по назначению —

неважно, все дружно поют: «Небо освобожденных районов — ясное небо…», котомку за плечи — ив поход. И никакого недовольства, никаких возражений, и уж тем более расчетливости и эгоизма.

— Когда вы звали ее сюда, то обещали сделать из нее танцовщицу, радовались ее приезду, говорили о блестящих перспективах. О проекторе и речи не было. — Чэншань говорил сердито, но это была правда.

Лао Вэй и в самом деле хотел взять Сансан в ансамбль. Тогда, в начале семидесятых. В те годы всячески пропагандировали изучение «образцовых спектаклей». И Лао Вэй, посмотрев в провинции «Красный женский батальон», решил поставить у себя эту пьесу. Горком дал сорок штатных единиц, и начались усиленные поиски актеров. Кто-то порекомендовал Сансан, она в тех краях пользовалась известностью. Ее снимки в роли Сиэр помещены в календарях, у девчонки был настоящий талант. Она никогда не училась танцевать, но, посмотрев с десяток фильмов, великолепно подражала танцовщицам, которых видела на экране. Во всяком случае, она умела стоять на носках куда лучше, чем актеры из заводских агитбригад и коммун.

Но когда Лао Вэй пошел в начальную школу на улице Хуаюаньцзе, художественный руководитель сообщил ему, что Сансан из агитбригады ушла и больше не появляется. В то же день Лао Вэй с одной из актрис пошел прямо к Сансан домой. Тут выяснилось, что эта талантливая девочка — дочь павшего в бою героя. Лао Вэй хорошо помнил, сколько было разговоров о похоронах ее отца, принадлежавшего к видным партийным деятелям. Похоронная церемония проходила с необычайной торжественностью. Несколько минут надрывно гудели паровозы, терзая сердца людей, и город был окутан густым дымом. Затем под звуки траурного марша двинулись колонны автомобилей и мотоциклов, а за ними — толпы людей, в скорбном молчании они прошли по улице Хуайхайлу. На первой машине — тело покойного, на второй — убитые горем близкие и родные, которые плакали навзрыд. Среди них двенадцатилетняя Сансан, прижимавшая к себе брата, ее огромные, испуганные глаза были полны слез. Вскоре партийные кадры, к которым принадлежал ее покойный отец, были объявлены жертвами ошибочной линии, его больше не чтили, как павшего героя, и семью лишили пособия. Но, как бы ни рассудила история, для родных он навсегда остался единственным и самым дорогим. После гибели отца семья существовала на заработки матери. У матери образования не было, но она хотела, чтобы дети учились. Когда их лишили пособия, многие советовали ей забрать Сансан из школы. Какой прок сейчас от ученья? Все равно отправят в деревню, так лучше уж бросить школу и помогать матери по дому, потом найти какую-нибудь подходящую работу. Но мать об этом и слышать не хотела. Сансан порой думала, что неграмотная мать умнее отца, который умел прочесть от корки до корки всю газету. Мама говорила, что у отца не было ни знаний, ни культуры, он был игрушкой в руках тех, из-за которых погиб, был нужен как пушечное мясо. Пусть дети учатся, чтобы их не постигла участь отца. Сансан должна ходить в школу. И мать настояла, чтобы Сансан ушла из агитбригады, где занимаются, по ее мнению, всякой чепухой.

Придя в дом к Сансан, Лао Вэй сказал, что он из городского ансамбля.

Мать, месившая тесто, с подозрением спросила:

— Это что еще за ансамбль?

— Мама, в ансамбле танцуют и поют, — пояснила Сансан. Она сразу догадалась, зачем пришли эти двое, и не знала, радоваться ей или печалиться. Ведь, пожалуй, для нее это неосуществимо. Но, как бы то ни было, сердце ее взволнованно

забилось. Она любила танцевать. Но разве может она радоваться? Отец погиб, семью лишили пособия, в доме нет ни муки, ни риса, ни угля. Мама вся извелась, почернела. Младшие братья и сестры плачут, просят есть.

— У вас театральная труппа? — с неприязнью спросила мать, обернувшись.

Лао Вэй ощутил неловкость, а пришедшая с ним актриса рассердилась и покраснела.

— Какое же у вас к нам дело? — спросила мать, не отрываясь от теста. — Сансан, разжигай огонь!

Баюкая братишку, которого держала на руках, Сансан опустилась на корточки и принялась разводить огонь. Ее худые ручонки, красные и опухшие, в нарывах, видимо отмороженные, торчали из рукавов короткого ватного халата.

— Мы хотим пригласить Сансан к нам в ансамбль, — запинаясь, проговорил Лао Вэй.

— Хотите, чтобы она у вас пела? — изумленно уставилась женщина на Лао Вэя. — Нет, моя дочь должна учиться.

— Ма, не петь — танцевать! — взволнованно пояснила Сансан.

— Разводи огонь!

— Теперь спектакли не такие, как раньше, — сказал Лао Вэй.

— Не такие. Но ведь раньше постановки были хорошие, а теперь все одинаковые, неинтересные, — возразила мать Сансан.

— Ну что ты говоришь, мама! — воскликнула Сансан, устремив взгляд во дворик, маленький и грязный. Девочка была умна и все хорошо понимала. Лао Вэй с жалостью коснулся ее тонкой светлой косички и серьезно сказал:

— У Сансан — талант, и надо его развивать, как же вы этого не понимаете? Ведь Сансан… Она…

Женщина подняла глаза, и Лао Вэй умолк. Чего только он не прочел в этих глазах! Печаль, недоверие, затаенную скорбь, гнев, мольбу. Очень тихо, но четко выговаривая каждое слово, она попросила:

— Не приходите больше, оставьте нас в покое…

Лао Вэй нерешительно, едва слышно, заговорил:

— Обещаю вам, она добьется успеха, у нее есть перспективы. Она станет прекрасной… — Голос его звучал все громче, увереннее, он словно произносил клятву.

Да-да, он много говорил, много обещал, не сказал только, что ей придется сидеть у проектора и продавать билеты. В ту пору он мечтал сделать из Сансан настоящую актрису. Но со временем горком сократил штатные единицы, и, когда стали обсуждать кандидатуры на увольнение, кто-то вспомнил историю отца Сансан. Тогда Лао Вэй с шумом поднялся и стукнул кулаком по столу, он клялся партийным билетом, заверяя всех, что Сансан — хорошая девочка, очень талантливая, что отец ее никогда не был контрреволюционером — просто жалким глупцом. Лао Вэй вспомнил, какие были глаза у матери Сансан…

— Вы погубили ее! — заявил Чэншань, это было тяжелое обвинение.

— Нет-нет. Я не виноват, — пытался оправдаться Лао Вэй. Но кого же тогда винить? Знал бы наперед, что через десять лет такое случится, разрешил бы ей уйти, когда между ними вспыхнула ссора. Лао Вэй отшвырнул палочку, на которой уже не осталось мороженого, и жадно закурил.

— Дайте мне сигарету, — попросил Чэншань.

— Смотри, девушка тебя бросит. — Лао Вэй удивленно посмотрел на парня.

— Только одну, чтобы она не видела, — тихо добавил Чэншань, опустив глаза, жалко и в то же время настойчиво протягивая руку за сигаретой. Лицо его стало темнее тучи.

— Возьми, — сказал Лао Вэй. — Это неплохие сигареты. Что, тяжело на душе?

Чэншань молча взял сигарету, зажег и с жадностью затянулся, выпустив густое облако дыма.

Во дворе стало тихо, началось второе отделение, лишь откуда-то доносился развязный смех Инь Сююань, от которого мороз подирал по коже. Ей бы не в таких пьесах играть, но что поделаешь?

— Сансан обратилась с письмом в районный ансамбль, может быть, там нужны танцовщицы? — В голосе Чэншаня звучала обида.

— Она хочет уехать? — поразился Лао Вэй. Только теперь он заметил, что в глазах парня за колючим, сердитым выражением скрывается печаль, он был расстроен.