Царь-дерево
Шрифт:
— Как же так? — наигранно удивилась Цзе Цзин. — Ведь все подписи на схеме сделаны твоим почерком! Завтра же иди и получай премию.
— Может быть, Сунь Большеголовый начертил…
— Все знают, что он бы не сумел, а если б сумел, то просто передал мне, а не стал бы бросать на пол. Имей в виду, что он тоже мой учитель: днем Е Фан учила меня водить машину, а вечером, во время дежурств, он натаскивал меня по технической части, так что я его хорошо знаю. Да он и не примет такой помощи от тебя, хоть и нуждается. Сегодня Хэ Шунь возил ему в больницу ваши деньги, проболтался, откуда они взялись, и Сунь сразу отказался от них. Хэ Шунь тебе не рассказывал?
Лю Сыцзя понятия об этом не имел, а Цзе Цзин оказалась в курсе — выходит,
— Похоже, ты преувеличиваешь силу одиночек, а значение коллектива недооцениваешь. Как бы трудно сейчас ни было заводу, это все-таки социалистическое предприятие, на нем больше десяти тысяч работников, есть и партком, и парторганизация нашей автоколонны. Ты способен помочь человеку в беде, а мы, думаешь, будем смотреть, как он погибает? Конечно, некоторые руководители у нас не блещут, например председатель завкома не понимает обстановки, вечно урезает ссуды, когда ему подают заявления, да и наш Тянь никому ничего толком не объясняет. Но лечение жены Суня завод целиком взял на себя, так что твои приписки не нужны. Считается, что Сунь в отпуске по уважительной причине, и зарплата ему выплачивается…
Раньше, услышав такие речи, Лю Сыцзя, наверное, взвился бы и ответил грубостью, однако на этот раз предпочел промолчать. Перед другими он всегда чувствовал себя умным и сильным, но перед этой девушкой мужество его покидало, весь его дух уходил на то, чтобы держаться с ней на равных. Он уже жалел, что позвал ее к себе в машину.
Грузовик выехал из заводских ворот и стрелой помчался к городскому бензохранилищу. Ведь у любой машины свой нрав, как правило соответствующий характеру шофера. Хэ Шунь водил машину быстро и свирепо, одной рукой крутя баранку, а другой держа сигарету или что-нибудь прихлебывая. Во время езды он постоянно болтал, смеялся — в общем, вел себя беспечно. У человека, который ехал вместе с ним, сердце готово было выскочить от страха. Лю Сыцзя тоже ездил быстро, но совсем по-другому, с обеими руками на баранке, спокойно, молча, сосредоточенно глядя вперед. Он был весь внимание и уверенность в себе, на его машине человек чувствовал себя в полной безопасности и мог смело вздремнуть. Цзе Цзин уважала Сыцзя за водительское мастерство и говорила, что он будто верхом на усмиренном тигре ездит.
Больше они не разговаривали и оба испытывали какую-то неловкость. Если бы рядом сидели Хэ Шунь или Е Фан, было бы лучше. Цзе Цзин рассеянно глядела в окно и видела по обеим сторонам улицы начинавшие зеленеть деревья, растущие здания из бетонных плит. В некоторые из домов уже въезжали новоселы, иногда навстречу попадались свадебные или похоронные процессии. Была весна, время смены старого новым. За окном мелькали школы, магазины, лотки, лавки, машина выехала на окружную дорогу, затем углубилась в пригород, и улицы сразу стали узкими; они были запружены повозками и пешеходами. Лю Сыцзя пришлось сбавить скорость. Он по-прежнему не смотрел на Цзе Цзин, но в конце концов задал вопрос, который его очень тревожил:
— Разве Чжу Тункан не велел тебе воздействовать на меня? Почему ты ничего не говоришь про лепешки?
Девушка подивилась его проницательности и ответила:
— А я и не хочу о них говорить.
— Почему?
— Потому что говорить не о чем. Ты ведь не для себя зарабатывал, а для другого. Такой благородный поступок прославлять надо. За что же тут наказывать?
В словах Цзе Цзин звучала колкость, но Сыцзя все-таки улыбнулся.
— Я думаю написать о твоем поступке заметку и передать в многотиражку, а заодно в радиоузел, чтобы они поставили тебя в пример. Как ты к этому относишься?
— Ты, конечно, понимаешь, что я терпеть не могу таких вещей.
— Да, понимаю, у каждого свои особенности. Ты умеешь управлять своим характером и не нуждаешься, чтобы
— А у тебя какая индивидуальность?
— Я борюсь с силами, толкающими людей к пассивности, вульгарности, индивидуализму, и хочу стать человеком, полезным для себя и для общества.
— Только, пожалуйста, не рассуждай о ценности и самоценности! Человек — это одновременно и воплощение зла, и источник добра. Он и страшен, и жалок, вечно зависит от превратностей судьбы и социальных передряг…
— Похоже, что ты говоришь искренне, что это твои подлинные мысли. Я уже два года наблюдаю за тобой. Ты слишком горд и одинок, хоть и шатаешься по харчевням с такими людьми, как Хэ Шунь или Е Фан. Да, ты просто ищешь внешних раздражителей, а на самом деле страшно одинок. Из-за этого ты и придумал торговать лепешками. Сегодня утром ты сказал своим приятелям правду, но не всю правду. Чтобы помочь Суню Большеголовому, ты мог бы изобрести и другие способы, однако это тебе не подходит, ты озлоблен и нарочно ищешь повод, чтобы взбаламутить весь завод. Причем действуешь ты в рамках дозволенного. Тебе хочется досадить администрации, связать ей руки, выставить на посмешище, тогда ты будешь спокоен и доволен. Но ты ошибаешься, каждый раз, отыскав себе очередной раздражитель, ты только усиливаешь свою тоску, потому что ты живой человек, с чувствами и разумом, и тебе все-таки не хочется губить себя…
— Замолчи! — Лю Сыцзя вдруг нажал на тормоза и уронил голову на баранку, его плечи задрожали. Грузовик со скрежетом остановился. Цзе Цзин испугалась. Из того, что говорили другие, а еще больше из собственных наблюдений и догадок она вынесла впечатление, что Лю Сыцзя не так мрачен и замкнут, как кажется. Но сейчас она хотела всего лишь подразнить его, расшевелить и не ожидала, что попадет в точку.
— Сыцзя! — Впервые она назвала его просто по имени и тут же покраснела, даже сердце забилось. — Что с тобой?
Парень не ответил. Ему было неприятно, что Цзе Цзин так хорошо сумела понять его напускное спокойствие, презрение к миру и не относится к нему всерьез. Все его приятели и собутыльники преклонялись перед ним, но никто его не понимал. И он в душе презирал их, даже Е Фан, потому что у них не было идеалов, а с такими недалекими людьми трудно быть искренним. Конечно, Е Фан — красавица, известная на весь завод, но она примитивна, точно стакан воды или искусственный цветок, никакой притягательной силы. А сейчас рядом с ним сидит ничем вроде бы не примечательная девушка, которая знает его совсем недавно и с которой они постоянно конфликтуют, и вот она вдруг поняла его. Наверное, они могли бы стать настоящими друзьями, наслаждаться взаимным общением, однако гордость мешала ему пойти на это.
Подняв голову, Лю Сыцзя почувствовал, что стал совсем покладистым и вместе с тем внутренне сильным. Он не решался глядеть на Цзе Цзин, но испытывал к ней глубокое влечение, тоже хотел понять ее. Это влечение несло в себе угрозу его одиночеству и независимости, авторитету в глазах друзей. И он отчаянно сопротивлялся, даже говорил колкости и дерзости, чтобы скрыть свое душевное смятение. Видя, что с ним происходит, Цзе Цзин велела ему пересесть на ее место, а сама села за руль. Лю Сыцзя покорно подчинился. Машина снова тронулась. На губах девушки играла еле уловимая мечтательная улыбка. Цзе Цзин действительно уступала в эффектности Е Фан, ее красота была менее броской, но глубокой, питала воображение, точно стихотворение или картина. Машину она вела с упоением, восторгом. Сыцзя любовался ею и чувствовал, что его охватывает дрожь. Это чувство было так необычно, так сильно, что он не мог ему противостоять. Обычно холодный, заносчивый парень, который два года причинял Цзе только неприятности, сейчас ощущал, что любит ее, готов плакать перед ней, изливать ей все свои горести. В одной книге говорится, что даже самый высокомерный человек, влюбившись, способен спрятать свою гордость в карман, — это чистая правда.