Царь и Россия(Размышления о Государе Императоре Николае II)
Шрифт:
Очевидно, что полиция, гоняющаяся за эмиграцией и подпольем, не смеет и помыслить тронуть ни придворных титулованных заговорщиков, ни московских радикалов и купцов.
В то же время в провинции и частью в столице тысячи и тысячи торговцев, вне движения и заговора — верны старине, верны Государю [202] , и историк ошибется, огульно сопричислив торговцев к оппозиции. Провинция и дворянская, и купеческая лишена голоса. Ее никто не спросит. Ее никто не сумеет толково организовать. Бюрократии нет до нее дела.
202
Непоколебимо верны старообрядцы и другие сектанты. — Авт.
Государь высоко милостив и расположен к торговому классу, но как и со всеми,
Получая с 1914 года громадную наживу от войны, призванные помогать власти, столичные промышленники возведут цитадели комитетов, откуда понесутся клики о ниспровержении Царя и строя; о углублении революции, а в 1918 году «неблагодарный» народ погонит и их за границу. Ропот оппозиции на старый строй сменится ропотом на новый. Раскаются одни, и непримиримо злобной останется группа других, не способных сознаться и думающих только о кармане. Оставшиеся дома промышленники ради наживы будут прислуживаться к воровской власти. Но в России, из среды торговцев и людей провинции, отберется крепкий отслоек, который организует ко времени местные силы для последней борьбы. Торговцы из областей помнят и повторят Минина.
Если старые сословия делятся на верных и неверных монархии, то в интеллигенции вражда к строю была вековая: ее армия выросла и выступила к 1905 году. Третье сословие работало не покладая рук на революцию, и, скрываясь за спиной «знатных» заговоров и самостоятельно, с 1917 года, — интеллигенция возьмет в руки власть.
Консерваторы-интеллигенты, как Тихомиров, Никольский, Величко, Булацель, Пуришкевич, Дубровин и иные, были наперечет. С 1906 года они не без успеха помогают организовать улицу и до 1908 года создадут довольно сильные союзы.
Но эти вожаки пренебрегают экономическими вопросами. Их тактика — организация толпы. Союзы правой интеллигенции вместе с рабочими насчитывают одно время десятки, может быть, сотни тысяч, но остальная вся интеллигенция и рабочий класс — революционны.
От проповедей графа Толстого до гнусного писания Горького — интеллигенция разносит безбожную молитву революции. Призыв разбоя донесется до 1917 года, затронув большую часть интеллигенции в офицерстве, которые превознесут Керенского и Гучкова, творца приказа № 1, покорно принятого генералом Алексеевым.
Итальянское far`a da s`e… и гордое французское ca ira [203] , как и предостерегающее Wacht am Rhein, недоступно толще нашей интеллигенции. Она была по духу интернациональна и военно-пораженческая. Она сплочена и руководится умным еврейством. Для значительной части интеллигенции слова — нация, государство, вера, история — пустые звуки, а монархия — ненавистна до скрежета зубов.
В 1905 и в 1917 году интеллигенция пластом отвалится на крайнюю левую грань и повлечет и армию, и народ к позору и гибели. Она срослась с большей частью бюрократии и профессуры, она выросла на заблуждениях и на клевете печатного слова целой эпохи, она включила в себя все профессии, втянула отщепенцев личных дворян и знатных дегенератов под «Ставрогина», и в один голос будет петь и «Марсельезу», и «Сарынь на Кичку», не думая о завтрашнем дне и о Родине. Интеллигенция ленивая и дерзкая и, кроме того, помешана инородцами. Ею руководит желание пасть ниц перед социализмом, ее влечет даже не нужда и не бедность, которой в России быть не может, и не народничество, а злое озорство. В ней помешана верховенщина вместе с ставроговщиной [204] . Оттого такой молниеносный успех революции. За Россию не оказалось никого. Наверх интеллигенция выбросит собирательные типы Керенского, Ленина и прочих. На интеллигенции остановилась грань к народу. Она пыталась быть его учителем и равняла его на себя. Интеллигенция наша не из народа, а из «жилых помещений» — городов: она накрыла народ сверху. Она же слилась с обществом, от камергера Родзянки до Ленина, и узаконена тем городовым, который, наводя порядок в толпе, окликает: «Публика вперед — народ, осади назад».
203
Italia far`a da s`e (итал.:Италия сама управится) — девиз борьбы Италии за независимость в 1849 г.; ca ira! (фр.: Дело пойдёт!) — песня-гимн Великой французской революции 1789 г.; Wacht am Rhein (нем.: Стража на Рейне) — немецкая патриотическая песня периода Франко-прусской войны, также была популярна во время Первой мировой войны.
204
Петр
Народ, наконец, не послушался, насел вперед, поглотив публику. Ленин осадит назад и народ, и публику, взяв всех в «железо». Правительство боролось с массой интеллигенции помощью сотен чинов полиции, среди которой такие же интеллигенты — Азефы, Лопухины и Манусевичи. Очевидно, такая борьба была бессмысленна.
Историк должен изучить ход движения интеллигенции всего XIX века и установить: могла ли бы она без общественного, светского заговора 1904 года дойти до 1917 года и его октября?
Не могла, и исток всего движения — в так называемом высшем обществе.
Отношений к интеллигенции у Государя нет никаких. Государь любит учащуюся молодежь и прощает ей многие выходки. Государь всемерно сочувствует науке, и его мечта — всеобщее образование. Витте три раза выслушивает это Высочайшее пожелание и каждый раз отвечает, что государственные средства этого не допускают.
Государь приветствует всякое открытие, все значительное в литературе, искусстве, музыке и в технике. Читая подпольную прессу, Государь неуклонно озабочивается улучшением быта рабочих, знакомясь с его неустройствами. Наше рабочее законодательство в его царствование по гуманности ушло во многом вперед западного, и Государь настаивает перед Витте и Тимирязевым идти дальше вперед и взять некоторые образцы германского закона. На докладе тульского предводителя А.А. Арсеньева Государь ему говорит, что для него «все классы равны и он особо озабочен бытом рабочих». Государь сам ищет путей улучшения, но в истории Зубатова, Гапона и иных бюрократия сминает вопрос и неспособна подойти к нему целесообразно. Радикальные промышленники на уступки не идут, и министры, не смея их раздражать, не настаивают.
Число рабочих по отношению к крестьянству — ничтожно [205] , но они скоплены в центрах. Общество обещает дать рабочим «свое» гуманное правительство и сулит им рай. Слушая общество, рабочие идут на баррикады, идеально бастуют, поучая своих западных товарищей приемам революции.
Имея всю власть и силу беспощадно карать бунтовщиков, Государь самым решительным образом противился массовому террору. Число наказаний, даже полевых судов при Столыпине — ничтожно. Число политических ссыльных, по статистике, падает сравнительно с девяностыми годами на 37 %.
205
Заводских рабочих у нас (к 1880 г.) всего 2 млн. 900 тыс. (2 %), из числа которых рудных всего 180 тыс. В те же годы крестьян-домохозяев — 17 млн., из числа которых 5 млн. покупали продовольствие; 3 млн. работало у помещиков. Таким образом, заводских рабочих и крестьян было всего 12 млн. К 1910 г. % рабочих тот же, не превышая 5. — Авт.
Государь противится укрощению массовой силой, ограничиваясь даже в 1905 году карательными отрядами в Москву и в Ригу, посылая в провинцию «уговаривающих» генералов без войска.
Государь озабочен бытом ссыльных и добивается его смягчения. Никакого иного шага, кроме терпения и милости к расплывчатому классу интеллигенции, Государь сделать не может, предоставляя правительству найти способ законной защиты государственного строя.
Бюрократия не имеет плана борьбы и защищает строй, злоупотребляя правом чрезвычайных и усиленных охран, предпочитая их законному коронному и военному суду. Интеллигенция осуждена гением русской мысли Ф.М. Достоевским. Для него либерал, западник и интеллигент — «нарост на русской нации». Достоевский угрожал, предостерегал, и его не послушал никто. Бюрократия и общество не сумели спасти народ от пропаганды интеллигенции, и бюрократия превратилась в нее.
В 1917 году, видя на своей стороне штык, рабочие откажутся от опеки интеллигенции и, взяв власть в свои руки, благодарно передадут ее — космополитическому интернационалу.
На терпение и милость Государя рабочие и интеллигенция ответили ему ненавистью.
Отношение Государя к крестьянскому сословию совершенно ясно. Он глубоко, реально его любит, и в нем любит Россию; любит народ в деревне, в армии, всюду, где бы ни проявлялась его сила.
Неведомы останутся отношения народа к Государю. Народ таинственный, мистический? Полагаю, — ни то, ни другое. Простой и земляческий, скажу я, — домашний. Умный, — но домашний, оттого дальше своего носа не видит и сдвинуться никуда не может. Встать — не встанет. Сидит сиднем и копошится в земле. И много их… Мужики, показывая, что сзади много народу, говорят: «Там несколько народу»… то есть сто миллионов…