Царская невеста

Воронина Виктория

Ильдар чувствовал это невысказанное беспокойство своей избранницы, даже понимал, чем оно вызвано, и старался завоевать ее доверие своей мягкостью и добротой. Ломить сопротивление Маши силой он не хотел, ему претила жестокость в отношении слабых существ, и потому старался добиться ее согласия на брак любовью, лелея девушку словно садовод редкий хрупкий цветок, случайно распустившийся на его земле. Однако будет ли молодой татарский хан таким же предупредительным к ней после свадьбы, как до нее дочь воеводы Плещеева сказать не могла.

За всеми сердечными переживаниями Маша не заметила, как наступила весна. Но однажды

она увидела, что небо поднялось выше, солнце стало ясным, в воздухе дышало свежестью и во всем ощущалось обновление. Грачи прилетели с юга и уже суетились вокруг созданных ими гнезд, несмотря на еще лежащий возле заборов снег. А полностью природа расцвела подобно райскому саду на любимую ею Красную горку. На обоих концах Ямской слободы празднично одетые парни и девицы составили по хороводу, и оба хоровода с песнями несли по березке, украшенной красными лентами. На головах у парней и девиц красовались первые венки, сплетенные из весенних цветов, трав и листьев; ими они гордились даже больше, чем нарядной одеждой.

Хороводы пели то оба вместе, то чередуясь, разговаривали один с другим и перекидывались шуточною бранью. Звонко раздавался между песнями девичий смех, и ярко пестрели в толпе цветные рубахи парней. Стаи оживленных голубей перелетали с крыши на крышу, перегоняя весело чирикающих маленьких воробьев.

Маша стояла на красном крыльце Посольской избы, уныло комкая родительское письмо. Вокруг нее царило веселье: парни заманивали девиц, коты гонялись за кошками, кони тянулись к кобылицам, только она одна стояла как проклятая, не зная соизволит ли владыка Ильдар навестить ее. Обещал еще до Красной горки прийти к ней с гостинцами и не пришел! Дочь воеводы Плещеева понимала, что у касимовского царя может быть гора государственных дел, требующих его внимания, и только это держит его в отдалении от нее, однако в голову лезли всякие дурные опасливые мысли, что он охладел к ней и потерял интерес. Возможно, в гарем попала новая красавица-наложница, увлекшая его непостоянное мужское сердце, или Фатима-Султан уговорила своего сына расстаться с нею. Даже долгожданное письмо от родителей, содержащее радостное известие, что царь Алексей простил былые прегрешения воеводы и вернул ему чин стольника не мог утешить Машу.

– Что ты стоишь такая грустная, душа моя? – вдруг послышался позади мягкий и до боли знакомый девушке голос. – Обидел ли тебя кто?

Маша чуть не подпрыгнула от радости, едва услышала желанного гостя, однако сдержалась и строго проговорила:

– Да, меня обидели! Ты – владыка Ильдар. Ты меня обидел!

– Я? – озадаченно переспросил молодой хан. – Это когда же? Больше пяти дней мы с тобой не виделись.

– Вот именно, что больше пяти дней. А обещал через день заглянуть во время нашей последней встречи, - едко напомнила девушка.

– Ну прости, Машенька, пришлось с рязанским княжичем Федором встречаться, договора подписывать. И так уехал к тебе, еще не закончив дела с ним, - развел руками касимовский царь. И добавил после молчания, ни на что особо не надеясь, но чуть ли не с мольбой: - Вот если ты моей супругой стала, в Ханском дворце проживала, тогда бы не были так долго разлучены – на целых пять дней!!!

И тут Маша решилась. Гори оно все синим пламенем, будь что будет, а она примет ислам и станет женой полюбившегося ей хана. Любовь уже полностью завладела ее сердцем, стала неудержимой,

стремительной как весенняя река, и девушке казалась, что нет иного для нее пути, чтобы соединиться с любимым. Никто не позволит Ильдару креститься ради нее, и ей легче сменить веру ради супружества, чем ему. Тем более, что ее отец усердной службой у Богдана Хмельницкого убедил гетмана присоединить Южную Русь к Московскому царству и тем самым обрел такую благосклонность великого государя, что ему более не угрожала темница.

– Будь по-твоему, владыка Ильдар. Я согласна стать твоей женой, принять твою веру, - кротко сказала она, смиренно опустив голову.

Касимовский царь решил, что он ослышался. Ничто не предвещало выражение согласия прежде непреклонной дочери воеводы Плещеева, и он неуверенно переспросил:

– Мария Никифоровна, что ты сейчас проговорила?

– Сказала, что готова стать твоей женой, владыка Ильдар, пройти с тобой свадебный обряд никах, - повторила Маша.

Только тогда Ильдар поверил в свое счастье и пылко воскликнул:

– Слава Аллаху! Я сегодня же начну подготовку к свадьбе, душа моя!

– А как же рязанский княжич Федор? – лукаво спросила Маша, не забыв о причине их пятидневной разлуки.

– Он будет почетным гостем на нашей свадьбе, - не задумываясь, ответил молодой хан, и поговорив еще с невестой, первый раз с радостью заторопился от нее в дворец, мечтательно представляя себе, как в скором времени снимет изрядно надоевшую ему фату с лица своей любезной.

Его избранница, расставшись с ним, тоже начала собираться, складывать свои вещи в массивные сундуки, готовясь к переезду в Ханский дворец. Она избегала смотреть на слуг, с недоумением и обидой смотрящих на нее, только Закир и Джамиля были рады тому, что их молодая госпожа выходит замуж за царя Касимова по мусульманскому обряду. А дьяк Фома Поликарпов укоризненно заметил:

– Мария Никифоровна, да как же так?! Вы ведь приехали в Касимов, чтобы его царя в христианство обратить, а вместо этого сами мусульманкой готовитесь заделаться!

Маша громко опустила крышку сундука на место и с некоторым вызовом ответила дьяку на этот его невысказанный упрек в предательстве:

– Что делать-то Фома Иванович?! Я не святая и чудес творить не могу! Не может также хан Ильдар пойти против всех своих подданных, а паче всего против родной матери, и сменить из-за меня свою веру. А я полюбила его и больше не в силах ждать, когда смогу его как своего супруга обнять и благоверным назвать!

– Ну, Бог вам судья! – сокрушенно пробормотал дьяк и, не вынеся горя, отправился на свою половину заливать вином провал своей миссии.

Маша сердито набила вещами еще один сундук и села на него передохнуть. Сделалось ей так грустно, что хоть плачь, и ощущать себя при этом перекати-полем, оторванным от родных корней. И она со стыдом подняла глаза на образа. Как всегда, в особенно трудные моменты жизни, благостный лик Пресвятой Богородицы виделся ей неким спасением, и девушка, упав на колени перед иконой, произнесла неистово крестясь:

– Матерь Божья, вразуми и помоги, не оставь меня, паршивую овцу Христова стада лютым волкам, тщащимся погубить мое тело и душу!