Царская невеста
Шрифт:
Маша согласилась побыть с Евфимией Всеволожской до ее венчания с царем, помня про доброту подруги по отношению к ней, однако девушкам редко удавалось встретиться и поговорить по душам наедине. Морозов следил за Евфимией как коршун за цыпленком, не допуская к ней посторонних. Преданные ему дворовые боярыни редко оставляли без присмотра царскую невесту и гнали дочь воеводы Плещеева прочь. Большую часть времени Маша сидела в дворцовом саду и скучала на лавке под большой старой яблоней, дожидаясь возможности поговорить с Евфимией.
Неспешный ветер мерно гнал волны Москвы-реки меж извилистых берегов, в водной глади сказочными видениями отражались златоверхие
Маша загляделась на реку и не заметила, как к ней приблизился черноволосый молодец в синем кафтане царского стремянного. Зато он весьма дерзко всю ее рассмотрел и даже громко по-разбойничьи присвистнул, выражая таким образом свое мужское восхищение ее красой.
Девушка вздрогнула, быстро обернулась и уставилась на незнакомца, не понимая, каким способом этот бесстыдник сумел проникнуть в сад женской половины царского терема.
– Что, испугалась, Мария Никифоровна? – насмешливо проговорил молодой человек, по-прежнему буравя ее недобрым взглядом черных острых глаз. – А с моей сестрицей Лукерьей ты не в пример более бойкая была.
– Ты – брат Лукерьи Грязновой, стремянной Григорий! – догадалась Маша.
– Верно, - хохотнул Григорий, и обвиняющим тоном прибавил: – Так почто мою сестру привселюдно обидела, Маша, унизила, сказав, что не ее выберет великий государь? При этом ты наверняка сглазила ее, на смотринах Алексей Михайлович даже не посмотрел на нее! За такую обиду нашему семейству изволь ответ дать!!!
Маша, не желая продолжать столь опасный разговор, вместо ответа бросилась бежать в женский терем, надеясь, что при входе ее противника задержат вооруженные бердышами дворцовые стражи. Однако Григорий Грязнов быстро нагнал ее и притиснул к крепостной стене.
– Постой, постой, не торопись, красавица моя, - тяжело задышал он, снова окидывая ее с головы до пяток жарким взглядом. – Ладно, прощу тебя, коли согласишься моею стать и пойти со мною к венцу после государевой свадьбы.
– Не бывать этому, - твердо сказала Маша. – Не мил ты мне, Григорий Афанасьевич!
– Зато ты мне мила, и я буду не я, коли не сделаю тебя своей! – пригрозил Маше неожиданный поклонник.
От дальнейших поползновений Грязнова Машу спасла появившаяся боярыня Анна Хитрова, которая тут же начала бранить дерзкого стремянного и звать стражу на помощь. Девушка воспользовалась заминкой нахального молодца, вырвалась из его рук и бросилась бежать в отведенные ей покои, где никто из мужчин не смел беспокоить ее. Там она отдышалась и пришла в себя от неожиданного столкновения с старшим братом Лукерьи. И потом несколько дней просидела в тереме, не рискуя выходить наружу, несмотря на то, что по жалобе боярыни Хитровой Грязнова выслали в его родовое поместье за непозволительную дерзость при царском дворе обдумать свое поведение.
В те же дни Машу неожиданно начали привечать и звать в свои покои старшие царевны Ирина Михайловна и Анна Михайловна. Как девушка узнала впоследствии, такое указание дал им боярин Морозов, желая без сомнения ослабить положение при дворе Евфимии Всеволожской. Царевны, послушные воле царского воспитателя, были более любезны с Машей Плещеевой, чем с невестой своего брата Евфимией, угощали Машу сладостями и одаривали ее подарками. Маша, имея более открытый и общительный нрав, чем дочь боярина Всеволожского легко
Государева свадьба должна была состояться после Петрова поста в первое воскресенье, и вся Москва гудела как растревоженный пчелиный улей в день торжества.
Евфимию Федоровну в то утро подозрительно долго и излишне тщательно наряжали перед венчанием. Анна Петровна Хитрова, старшая среди всех прислужниц, укладывала волосы по своему разумению: так туго и в таком порядке, как будто это нужно было для выполнения задуманного дела, несмотря на то, что невеста не раз во время убора пыталась отвести руки боярыни от своей головы из-за невыносимой боли и неудобств в наряде. Свадебные платья были до того обужены и так тяжело обвешаны украшениями, что полной грудью набрать воздуха для царской невесты было невозможно. Стоять самостоятельно она не могла, и сенным девушкам пришлось взять ее под руки. Маша, встретив несчастную подругу у входа на царскую половину, была потрясена мертвенной бледностью ее лица.
– Что с тобою, Евфимия Федоровна! – испуганно воскликнула она.
– Ой, худо мне, Маша! – застонала Евфимия. – Слишком туго мне косы заплели, еще дышать не могу!
– Нужно быстро волосы царице переплести! – закричала Маша, обращаясь к окружающим Евфимию боярыням.
– Поздно, девица, - с зловещим спокойствием проговорила Хитрова. – Великий государь вот-вот прибудет!
Маша хотела было возразить всесильной боярыне, но тут
открылась дверь, и навстречу невесте вышел царь со своими приближенными. Невесту пришлось отпустить из-под рук. Она качнулась... и упала.
Боярин Морозов в разыгранном праведном гневе так и кинулся на Федора Всеволожского с кулаками.
— Обманули! Падучая у дочери! Больную царю в жены хотели подсунуть! Лекарей подкупили! – закричал он, не давая молодому царю слова сказать. После гневной речи воспитателя Алексею Михайловичу оставалось предоставить ход дальнейших событий в его руки, чем Морозов воспользовался в полной мере. Молодой царь настолько доверял своему дядьке, что у него даже мысли не возникло об обмане с его стороны и коварстве. Было на скорую руку снаряжено следствие, установившее уже на другой день после несостоявшейся свадьбы с признанием подобранных свидетелей, что боярин Всеволожский умышленно скрывал болезнь дочери. Евфимию тут же выслали из дворца, и боярская Дума приговорила сослать ее вместе с отцом, матерью и братом в холодную Тюмень. Алексей Михайлович по своей доброте пожаловал ей подушку, ковер, сафьяновую скамейку и богатое одеяло на соболях с горностаевой опушкой. При дворе говорили, что царь от расстройства несколько дней не притрагивался к кушаньям и даже любимая охота не могла отвлечь его от печали. К начавшейся подготовке к свадьбе с Марией Плещеевой он отнесся равнодушно, и было видно – его думы всецело связаны с бывшей невестой, пусть больной, но бесконечно милой и желанной!
Маша тоже больше думала о своей подруге, чем о предстоящей свадьбе с царем. Она была твердо уверена в том, что никакая Евфимия не больная, ее подставили и оговорили по приказу Морозова, а счастье, устроенное на лжи и обмане, Машу не прельщало. Девушка много размышляла над тем, как исправить судьбу Евфимии, так безжалостно сломанную жестоким воспитателем молодого царя, усиленно молилась перед образами Богоматери и всех святых, и наконец, под самое утро после ночи усердных молитв она нашла решение, которое, как ей казалось, было подсказано ей свыше.