Царская сабля

Прозоров Александр Дмитриевич

– Погань ты нерусская! – ответил, все еще качаясь, Басарга. – В аду тебе гореть!

– Папа уже отпустил мне все грехи на сто лет вперед, жалкий язычник. А когда я доставлю вашу рухлядь к нему, он и вовсе причислит меня к святым… – Купец изловчился, ударил пленника ногой по голове, заставив качаться сильнее, повернулся к очагу: – Микола, ты скоро?

– Дрова сырые, барин! Не занимаются.

– Так ты маслом полей! Хозяевам оно более ни к чему… – Незнакомец снова повернулся к Басарге: – Али ты надеешься, глупый язычник, что к тебе подмога придет? Забудь. Ныне днем

по ближним домам фени с лотками торговыми во множестве ходили, да нищие с подаянием, да монахи на строительство храма собирали. И все, кто в дом попадал, куда могли зелье сонное лили. Кто в суп, кто в кисель, кто в воду в колодец. Сорок кварт отравы извели, на три рубля! А потому ныне никто окрест не проснется. Спят все соседи ваши беспробудно. Может, кого угощение и миновало, да токмо таковых больше пяти-шести не наберется. Не полезут они из дворов своих на темную улицу смерти искать. В дозоре же ночном ныне други мои. За десять золотых на дальней улице постоят. Так что сказывай лучше, куда ты его спрятал? Потом все едино скажешь, пытки огнем смертному человеку выдержать не по силам. Муку токмо лишнюю испытаешь, а итог тем же останется.

Пока купец, со всем тщанием подбирая слова, держал свою долгую речь, Басарга заметил в раскрытую дверь, что распластанная на дворе книжница приподнялась и сидит, покачиваясь, ощупывая голову левой рукой.

– Говори! – Купец снова со всей силы ударил его ногой в бритую макушку.

– Чтоб ты сдох, отродье нерусское! – ответил боярин.

– Ну, чего там, Микола?! – рявкнул купец.

– Разгорается, барин! Я кочергу раскалю, ничего?

– Да давай уже скорее! – И незнакомец опять повернулся к Басарге: – Скоро ты у меня канарейкой запоешь!

– Чего пристал как банный лист, – как всегда, не удержал язык за зубами боярин Булданин. – Сказал же он тебе, что у государя все!

– Ваш государь не так глуп, чтобы держать таковую ценность при себе, холоп, – подошел к нему купец и наступил ногой на грудь. – Дворец место светское, и народ в нем бывает всякий. Таковую вещь великие князья завсегда хранили в Кирилловской обители. За высокими стенами, под охраной пушек и мечей, среди большой братии, в каменных палатах, куда чужому человеку никогда и близко не подойти.

– Что же это за вещь такая, нерусь ты поганая? – прохрипел Басарга, наблюдая через дверь, как Матрена поднялась было на ноги и тут же рухнула замертво, более не шевелясь.

– Ты сам знаешь, язычник, – повернулся к нему купец. – Тебя ваш царь выбрал ее хранителем. Ты привозил ее в Москву, ты должен отвезти обратно. Иоанн ныне здоров, ему она более не нужна. Значит, она у тебя.

– Барин! – заглянули в дверь еще несколько разбойников. – Прибрали мы на улице, ворота затворили. Тихо округ.

– Хорошо, – кивнул купец. – Обыщите двор. Конюшню, хлев, курятник – все! Распотрошите все сено в стоге до травиночки! Ищите со всем тщанием! Тайник, схрон… Они могут быть устроены в любом месте.

Чужаки ушли, и Басарга увидел, что книжница поднялась снова. Оглянулась куда-то назад, прислушалась, выпрямилась во весь рост. И вместо того, чтобы бежать со всех ног, звать на помощь,

искать подмогу, эта дурища вдруг тупо направилась к дверям!

– Да чтоб тебе сдохнуть!!! – во всю глотку закричал Леонтьев. – Помощь, помощь нам нужна!!!

– Чего это ты разорался? – удивился купец, пересек трапезную, подобрав по дороге промасленную тряпицу от горшка с тушеным мясом, и заткнул ею пленнику рот.

– Ты чего делаешь, черт безмозглый?! – попрекнул его Илья, дергаясь на полу. – Как он тебе отвечать-то станет с забитым ртом?

– Побереги красноречие, мой велеречивый друг, – улыбнулся ему незнакомец. – Настанет и твой черед. Ежели мои кнехты ничего не найдут, они вернутся сюда, и каждый из них станет пытать каждого из вас. До тех пор, пока кто-нибудь не проговорится.

Матрена, прижимаясь к косяку, пару раз заглянула внутрь. Хорошо хоть бабе хватило ума не входить. Может, теперь поймет, что случилось, и побежит за подмогой?

– Басарга Леонтьев ведь сказал тебе, дурак набитый, что здесь ничего нет! – возмутился Илья. – А он боярин честный, врать не станет.

– Тем хуже для вас, – пожал плечами купец. – Вы будете умирать очень долго и в муках. Но Басарга еще может вам помочь, коли передумает и скажет правду. Где оно находится?! Где, где?! – Пленник получил еще несколько ударов, после чего незнакомец отступил и махнул сообщнику: – Ну, что там, Микола, раскалил? Неси!

Выхватив из очага орудие пытки, слуга поспешил к хозяину. Они вместе смотрели на качающегося Басаргу, а Басарга – на безумную бабу, что за их спинами пробежала вдоль стены к очагу и рухнула там.

Боярин Леонтьев уже приготовился принять муку, как наверху послышались крики, шум. Микола и незнакомец повернулись к лестнице.

У очага над столом вскинулась рука, пошарила по разделочной доске, нащупала нож, сцапала, скрылась внизу.

Над головой с грохотом и криками кого-то волокли через горницу – внизу Матрена, пригнувшись, перебежала из-за стола к пленникам и упала между Тимофеем Заболоцким и его холопом.

На лестнице показались разбойники: двое из них волокли брыкающегося и визжащего Платона.

– Вот, барин. В опочивальне под кроватью нашли. Кусается…

– А ты еще кто? – с интересом поинтересовался купец.

– Никто! Никто я, княже! Слуга я просто. Платон. Платошка… Тришка… – дрыгая ногами, зачастил холоп. – Слуга при доме… Басарги Леонтьева слуга.

– Слуга – это хорошо, – обрадовался купец. – Иной слуга поболее хозяина знает. Ну-ка, вешайте нехристя рядом с этим упрямым язычником.

Разбойники перекинули через балку еще одну веревку, замотали жалобно повизгивающему холопу ноги.

А безумная книжница тем временем быстро перебралась через одних связанных пленников к другим, залегла между мужчинами. Потом метнулась дальше.

Чего она творила – непонятно, потому как бояре с холопами как лежали беспомощными, так и оставались лежать.

– Хорошо, идите, – кивнул слугам купец.

Двое поднялись наверх, Микола же деловито потыкал Басаргу кочергой в бедро. Боярин сквозь кляп захрипел от боли, но душегуб остался недоволен: