Царство. 1951 – 1954

Струев Александр Леонидович

— Рюмка-другая — это не нарушение, — промакивая салфеткой рот, возразил министр иностранных дел. — Помнишь, как у Сталина пили? До зеленых чертей. Там никто о рационе не думал.

— У Сталина пока со стула не брыкнешься, тебя домой не отпустят, — закивал Ворошилов.

— Как столько спиртного в организм влезало? — передернул плечами Молотов.

Готовясь выпить следующую рюмку, Молотов положил себе очередной ломтик селедки.

— Пили тогда так, что мозги набекрень, а умудрялись ничего лишнего не ляпнуть, — продолжал вспоминать

Вячеслав Михайлович.

— Да-а-а… — протянул Ворошилов и потянулся за бутылкой.

— Жданов со Щербаковым вконец спились.

— Спились, — разливая, подтвердил Климент Ефремович. — Сталину нравилось смотреть, как упиваются. Он над всеми, мягко говоря, подтрунивал.

— Издевался! — уточнил Молотов. — Когда Щербаков помер, помнишь, как сказал? «С женой захотел покувыркаться и окочурился!»

— Сталин недолго горевал, новым стал наливать.

В комнате снова появился официант, убрал тарелки из-под салата, который съели подчистую, и подал фасолевый суп.

— Жижа, а не суп! — помешивая ложкой однородное месиво из протертой фасоли, определил Вячеслав Михайлович.

— Жижа, зато полезная. Сметанки положи, — рекомендовал Ворошилов. — Только много не ложи, а то фасолевый вкус потеряешь. Пол-ложечки можно.

Вячеслав Михайлович послушно взял сметаны.

— Как Полина Семеновна?

— В себя приходит. Она, словно зверь подстреленный, на каждый шорох озирается, всякого человека разглядывает. Страшные вещи, Клим, рассказала, что в тюрьмах творится.

— Да-а-а! — передернул плечами Ворошилов. — Передай ей мой поклон.

— Передам, — пообещал Молотов. — Все могут переломать в человеке — руки, ноги, голову, а вот душу не переломают, не исковеркают. Душа, она точно святая.

Климент Ефремович доел суп, утер рот и отставил тарелку в сторону.

— Ты что не ешь? — глядя на гостя, спросил он.

— Не могу твою похлебку хлебать, не обижайся, не суп, у тебя, а бурда!

— Не ешь, я не заставляю.

Председатель Верховного Совета нажал на кнопку звонка. Официант с перекинутой через руку белоснежной салфеткой, появился тотчас.

— Подавайте второе!

На столе появилась фарфоровая посудина с отварной белугой. Официант стал любовно раскладывать рыбу по тарелкам. В другой фарфоровой емкости находилось картофельное пюре.

— Мне пюре не клади! — предупредил Молотов.

— А мне побольше, — пожелал Ворошилов. — Еще можно, вот так! — подсказывал он.

Когда официант в очередной раз вышел, хозяин снова разлил, и они опять выпили.

— У Никиты, — начал Молотов, — в следующем месяце юбилей.

— Знаю, семнадцатого апреля.

— Шестьдесят лет исполняется, — министр иностранных дел со значением взглянул на товарища. — Будет правильно особо отметить его заслуги. Думаю, надо присвоить Никите высшую награду Родины — звание Героя Социалистического Труда.

Председатель Президиума Верховного Совета с полминуты сидел не шевелясь. Бок о бок с Молотовым они прожили самые

гремучие годы, не ожидая от жизни ничего хорошего, выучили друг друга наизусть.

— Я не возражаю, — наконец отозвался Климент Ефремович.

Хотя Ворошилов и произнес это с привычной интонацией, однако он все еще прощупывал посетителя. Почему Никите героя? Почему с этим пришел Молотов?

— Не зазнается наш Никита Сергеевич?

— Надо ему звезду, Клим, надо! Получив от нас звезду, Хрущев ручным сделается, он благодарный, — изложил свое видение Вячеслав Михайлович.

— Хотелось бы верить, а то Никита порыкивать стал. Закреплять авторитет надо делами, а не криком. Ходит, рассуждает на разные темы и пробует командовать.

— Главное, чтоб он нас с тобой держался, — потрясал вилкой Молотов.

— Мне казалось, что вы с Кагановичем Никиту недолюбливаете.

— Разногласия, конечно, имеются, но в целом Никита не б…дь и не пакостник. А вот с Маленковым мы поспешили, уверен, что поспешили. Когда обсуждали германский вопрос, мне это окончательно ясно стало, — высказался Вячеслав Михайлович.

— С Маленковым не мы поспешили, — отозвался Климент Ефремович. — Берия так решил. Тогда, если не забыл, он приказывал. Они с Маленковым, как два неразлучника, друг без друга никуда, и Хрущев на полусогнутых рядом.

— Было!

— Когда Сталин без сознания валялся, Егор пальцем не шевельнул, а ведь его слово после сталинского стояло!

— Сговорились, — протянул Молотов.

— Сговорились, не иначе. Другое дело, что этот сговор оказался всем на руку. Сталин каждого истрепал, только и ждали: что будет, что будет? Никто от сталинского коварства застрахован не был, даже Берия с Маленковым.

— Безусловно, сговор, если не сказать крепче!

— И все промолчали, даже обрадовались.

— Маленков председателем Совета министров оказался, потому как для Берии был свой.

— И нам место оставили, что греха таить! — высказался Ворошилов.

— Маленкову свезло, что вслед за Сталиным, Лаврентия на тот свет сплавил, от удавки освободился.

— Теперь Маленков на себя одеяло тянет.

— Это и не нравится, не советуется, все сам да сам.

— А чем Хрущев лучше? — спросил Климент Ефремович.

— Лучше, потому что нету маленковских амбиций, и здесь, — Молотов постучал по лбу, — соображалка простецкая, а не заумные мыслищи, как у Егора.

— Кто его знает! — покачал головой Ворошилов. — Я бы про Хрущева выводы делать не торопился. Давай-ка, брат, еще по одной, а то вкус водки позабыл.

— Наливай!

— А как Маленков на хрущевскую звезду отреагирует? Уж точно не обрадуется?

— А что тебе Маленков? Мы с тобой за, Каганович с нами, Суслов, Первухин, Поспелов, Сабуров и Шверник, проголосуют, как мы, а Булганин, Фурцева и Микоян будут за своего кумира Никиту Сергеевича. Вот тебе весь расклад. Значит, и у товарища Маленкова должна появиться радость за нового героя.