Царство. 1951 – 1954
Шрифт:
— Ты что, Ваня, несознательный? Яды мы больше не делаем! — напрягся Хрущев.
— Ну не поездом же его переезжать, а траванули бы красиво!
— Ты, б…дь, про яды забудь!
Серов спрятал глаза. Никита Сергеевич продолжал держаться за сердце.
— Трунов, паскуда, сам измучается, сопьется или от инфаркта сдохнет! Думаешь, ему там хорошо будет, за границей? Хер! Он продукт социалистический. Бабу ему подсунь, жена, небось, у него страшная, как гиппопотам, пусть молодуха его с ума
— Какую-нибудь польку, — понятливо закивал Серов.
— Во, во, польку! А ты — яды! Налей-ка еще водички, а то одно лекарство во рту.
Иван Александрович снова потянулся к графину.
— Весь МИД, Ваня, прошерсти, все посольства перелопать, на прослушку каждый кабинет поставь, чтобы повсюду глаза и уши, глаза и уши! — лютовал Хрущев. — До чего докатились, дипработники бегут! А этот еще и жену прихватил, значит, давно готовился. Чего он, собака, им только не наболтает! Ох, горе мне, горе!
Никита Сергеевич взял стакан.
— Чего так мало воды налил, жалеешь? — Он подошел к столику с графином, наполнил стакан, глотнул и громко стал полоскать рот. Наконец проглотил воду.
— Ну, вкус! Никак от него не отделаюсь.
— Не переживайте, Никита Сергеевич, шифровальщика кокнем.
— Падаль, Ваня, кругом падаль!
— Не хочу вас дополнительно расстраивать, но сказать обязан, — председатель КГБ, понизил голос. — Некоторые члены Президиума о вас совсем не лестно отзываются, чего бы ни задумали!
— Очень ты впечатлительный, — все еще держась за сердце, отозвался Хрущев. — У тебя, Ваня, голова на плечах должна быть, а в ней трезвый ум, а не впечатления.
— За вас беспокоюсь. Поражаюсь, до чего вас не любят.
— Любят меня! — с благолепной улыбкой промолвил Никита Сергеевич.
— Шутите! Молотов с Кагановичем три шкуры с вас содрать готовы, и Маленков туда же!
— Лю-бят! — пропел Никита Сергеевич. — Вот посмотришь, как послезавтра с днем рождения придут поздравлять, чисто ангелы!
— Лицемерие это!
— Сегодня, Ванечка, я их самый дорогой человек, потому как они не разобрались — плохой я или хороший. А раз не разобрались, куда меня отнести, значит, неясно, что со мной делать, — кашу вместе есть или дубиной бить. Вот и получается, что приходится меня любить! Бывает, и ругнут в сердцах, что ж тут такого? Я иногда и сам срываюсь.
— Скажете тоже!
— Ответь-ка, как поживает арестант Абакумов?
— Недавно устроил скандал, что его выводят на прогулку с уголовниками.
— Эту сволочь вообще на прогулку не выводите, пусть в камере пердит! Сколько, гад, людей прибил. Он и на меня показания выбивал, и жену моего Леонида с кулаками допрашивал. Пусть задохнется там! А Судоплатов как?
— Тот
— Хорошенькие приказы — убивать! — отозвался Хрущев.
— Но ведь бывают такие приказы, сами знаете!
— Одно дело врага бить, а другое дело — своих. А эти такие приказы с удовольствием выполняли, со старанием. И даже когда смертную казнь отменили, Абакумов своей властью людей казнил. Разве не было так?
— Было.
— Пусть ответит! Тут вину ни на кого не спихнет. Как мы, Ваня, с убийцами поступаем?
— Убийц расстреливаем.
— Так чего с Абакумовым тянешь?
— Бумаги надлежащей нет.
— Судебного приговора, что ли?
— Его.
— Будет. Ты Абакумову высшую меру проси. Понял?
— Понял. — Серов потупился. — Он в показаниях и про меня наплел, что и я в операциях по уничтожению людей участвовал, что ничем от него не отличаюсь.
— Выходит, ничем, — мрачно изрек Хрущев.
Председатель КГБ понурил голову:
— Всякое было, не отрицаю. Еще, показывает, что я ценности из Германии самолетами вывозил, и перечисляет, что именно.
Первый Секретарь пристально смотрел на подчиненного.
— Брал?
— Так оно ж не мне шло! — оправдывался генерал. — «Грюндиг», центр музыкальный, себе оставил, так разве это преступленье? А все остальное раздал. Товарищ Жуков много чего заказывал, он тогда был мое прямое начальство.
— Кривое начальство! — передразнил Хрущев, имея в виду, что Серов, хотя и являлся после разгрома Германии жуковским заместителем по вопросам госбезопасности, замыкался на Берию.
— Для товарища Маленкова возил, у него жена очень требовательная, и для дочки его тоже, — объяснял Серов. — Для Берии, само собою. Шубы, картины, мебель всякую, посуду. Для Василия Иосифовича двенадцать легковых машин вывез и барахла воз. Что приказывали, то и вез. И драгоценности были, я вам как на духу рассказываю. Даже товарищу Булганину перепало, — потупил глаза генерал. — А как я мог по-другому? Не мог!
— Сейчас речь не о тебе, утри сопли! Делай с Абакумовым, что положено. Писульки его потеряешь или скажешь, что мне передал, а сам уничтожь.
— Спасибо, Никита Сергеевич! — запричитал Иван Александрович и тихо добавил. — Если прочтут абакумовский пасквиль, мне конец!
— Плюнь, говорю! Я сказал, что делать, вот и делай!
Серов готов был встать перед первым секретарем на колени — ведь, по существу, он его выгораживал.
— А шифровальщика беглого чтоб прибил!
— Красиво сделаем, только не торопите, — пообещал генерал-полковник. — Может, Судоплатова отпустим? Он по таким делам мастер.
— Других найди, бериевских подручных не трожь.