Царство. 1951 – 1954
Шрифт:
— Гостевые, на случай приема высокопоставленных делегаций, — подтвердил Никита Сергеевич.
— Давай туда жить переедем?
— Кто? — уставился на собеседника Хрущев.
— Ну, кто — мы! — ответил Маленков. — Ты, я, Микоян, Булганин, Каганович, все члены Президиума.
— А если кто-то туда ехать откажется?
— Пусть не едет. Это личное дело каждого, — оттопырил губы Маленков. — Не поедут, значит больше в резерве останется. На Воробьевых горах места красивейшие. Идею поддержишь?
Хрущев пожал плечами:
— Можно.
Маленков повеселел:
— Между домами оградки поставим, в них калиточки сделаем, будем в гости друг к другу ходить, — продолжал Георгий Максимилианович. — Значит, решено?
— Решено.
— Да хоть завтра! — махнул рукой председатель правительства.
16 марта, вторник
Кротов все увереннее открывал и закрывал главную дверь Москвы, размеренным шагом приближаясь к необъятному столу. Он потихоньку привыкал к хозяйке, до мельчайших подробностей изучил ее плечи, руки, тонкие нервные пальцы, снисходительный поворот головы. Иногда у него получалось заглянуть в глубину ее зеленых, ни на кого не похожих глаз, которые обжигали и приманивали. Он все больше смотрел и все больше восхищался. Иногда ему делалось совсем не страшно подходить к ней, задавать вопросы, нравилось перекладывать перед ее лицом испещренные бесконечными текстами страницы. Из глубины бумаг Валерий извлекал на поверхность листки с пометкой «Совершенно секретно» и, зная, что подобные документы надо подавать безотлагательно, клал их сверху других. Пока начальница изучала содержание секретной бумаги, молодой человек покорно стоял в кабинете и ждал, когда она дочитает, с тем, чтобы, получив на документе резолюцию, бежать к завканцелярией.
Валерий удивлялся, почему начальник канцелярии засовывает эти важнейшие документы в самый низ стопки и никто не делает ему замечания: ведь, может, от этих сверхсекретных бумаг зависит жизнь столицы, а может, и всего государства! Когда он обмолвился об этом лысому заведующему, тот как-то глупо улыбнулся и ничего вразумительного не ответил. Откуда было знать зеленому юнцу, что это Фурцева велела Ивану Артемьевичу так делать — подкладывать в стопку с документами когда-то секретные бумаги, чтобы у нее оставалось больше времени любоваться своим ненаглядным. И что бумаги с кричащими шапками «Совершенно секретно» были давным-давно рассекречены и переданы в горком партии для ознакомления, а настоящие секретные документы доставлялись вооруженными офицерами фельдсвязи и поступали исключительно через первый отдел.
Несколько дней назад, когда Кротов протягивал секретарю горкома документы, он ненароком заглянул за неглубокий вырез платья и остолбенел от присутствия там ничем не прикрытых, манящих округлостей. Отдавая очередную бумагу, начальница наклонилась ниже обыкновенного, и его взгляду открылись они! У парня перехватило дыханье, бросило в жар, он отпрянул от стола, подальше от соблазнительной женщины.
«Что же делается?! — трясся Валерий. — Так нельзя, так не годится! Она мой руководитель!»
Точно оглушенный, Валера сидел за своим крохотным столиком у окна и бессмысленно пялился на унылый, заставленный машинами горкомовский двор. В его глазах, голове, сердце, отпечаталась жаркая прелесть ее груди.
«Как же я никогда раньше не замечал такой несказанной красоты? Какой же я идиот! Она не такая как все — она необыкновенная! Высокая, статная, страстная, не похожая на соседских девушек, ни на тех, с кем приходилось учиться!» — все они теперь стали серенькими, унылыми, никакими.
«Она совсем другая! Она, она!.. — закатывал глаза влюбленный. Как заводное, бухало в груди сердце. — Как же я теперь пойду к ней? Как же осмелюсь приблизиться? Кто я, и кто она?! Что делать? Что?!» — Ему хотелось плакать.
Валерий входил в кабинет на ватных ногах и старался держаться от стола как можно дальше. Екатерина Алексеевна не разговаривала, молча перебирала бумаги. Ее до локтей обнаженные руки, как крылья диковинной птицы, плавно кружили над огромным
Пожилая мама стала беспокоиться за сына. Она поняла — мальчик влюбился, но не могла угадать, кто избранница, не понимала, почему сын не приводит девушку в гости.
Когда Валера зашел забрать со стола проклятые документы, нервы не выдержали и юноша, кончиками пальцев, осторожно дотронулся до ее плеч, коснулся сначала одной рукой, потом другой. Екатерина Алексеевна не шевелилась. Тогда Валерий положил на плечи горячие ладони и сжал. Ее жадные пальцы накрыли пальцы его рук, она развернулась к юноше сияющим от счастья лицом и впилась в мальчишечьи губы долгим всепроникающим поцелуем. Он крепко, изо всех сил сжимал женщину, стискивал, вырвав из пухлого кресла, так, что возлюбленная, не чувствуя опоры, отдалась этому полному безумия поцелую. Он расстегнул ее платье, нащупывая заветное сокровище, от которого до умопомрачения кружилась голова, задохнулся от счастья, и все шарил и шарил там, куда не доставало смелости заглянуть глазами. Через минуту Екатерина Алексеевна, освободилась и ласково оттолкнула Валеру.
— Не здесь, не сейчас!
Парень в одночасье поник, отступил, не зная, что ему теперь делать, что случится дальше.
— Иди, причешись! — велела Екатерина Алексеевна, приводя в порядок платье и растрепанные волосы.
— Не сердись, мой милый! — ласково улыбнулась она. — Тут не самое подходящее место для свиданий. Тебя привезут ко мне вечером!
17 марта, среда
В спецстоловой заканчивали с подачей обеда, накрывали на две персоны. На обед председателю Президиума Верховного Совета предлагался протертый фасолевый супчик, затем отварная белуга с пюре, а на закусочку салатик «Мимоза», приготовленный из печени трески, тертой картошечки и, само собою, мелко нарубленного отварного яйца. В «Мимозе» главное — помельче перетереть отварную картошечку, тщательно измельчить яйцо и не жалеть майонеза — кстати, в столовой Верховного Совета майонез готовили исключительно свой. Не обошлось во время обеда и без бутылочки «Столичной», которую, впрочем, не выпили и до половины. К водочке организовали малосольную селедочку, спрыснутую подсолнечным маслом и присыпанную зеленым лучком.
— Приподнимем! — с придыханием сказал председатель Президиума Верховного Совета Ворошилов, и потянулся в сторону гостя.
— Твое здоровье! — чокаясь, ответил Молотов.
— И твое, и твое! — затряс седой головой Климент Ефремович.
Ворошилов осторожно поднес рюмочку ко рту и одним махом опрокинул. Молотов последовал его примеру.
— Кхе! Селедочкой ее, Вячеслав Михайлович! — тыча в лоснящуюся рыбку вилкой, рекомендовал председатель Верховного Совета. Он первым подцепил аппетитный кусочек. — Жирненькая! У-у-у-у!
— Мировая! — похвалил Молотов.
Официант разложил по тарелкам воздушную «Мимозу» и удалился. Напольные часы с жужжанием пробили два.
— Ни на минуту не отступил от расписания, — отметил Вячеслав Михайлович.
После смерти Сталина он старался не нарушать режим питания, мечтая дожить до ста лет.
Нежнейшую «Мимозу», чтобы не рассыпалась, приходилось придерживать на вилке кусочком пшеничного хлебушка, зато кушалась она — превосходно!
— Обычно я диетически питаюсь, — указывая глазами на водку, объяснил Климент Ефремович. — Это с тобой, Вячеслав, рацион нарушил.