Царство. 1951 – 1954

Струев Александр Леонидович

— Почему здесь? На каком основании?! — грубо спрашивал младший оперуполномоченный, командующий пропиской. — Где направление на работу?

— Сегодня освобожденные, а завтра снова в тюрьму! — рычал начальник Коломенской милиции. Но кое-как, через его родную мать, тайную прихожанку отца Василия, уговорили не препятствовать Марфе в проживании в городе. Загвоздка была в паспорте, который обязывали получить.

Паспорта людям впихивали насильно. От паспортов народ бежал, как от огня. Ведь, собственно, зачем понадобился в Советском Союзе паспорт? Вовсе не затем, чтобы удостоверить чью-то личность, и не для того чтобы ехать за границу, а затем, чтобы еще крепче держать человека на аркане, так сказать, прибить, приварить к конкретному месту, исключая всякую возможность самодеятельности.

С 20-х годов люди свободно разъезжали по стране: взял справку с места жительства или работы — и езжай на все четыре стороны! Справка удостоверяла личность, по справке можно было купить билет на

поезд, на пароход, перебраться в другой район, город, поступить в учебное заведение, устроиться на работу. Справка отвечала на любые вопросы, и получить ее не составляло труда, всегда можно найти подход к председателю сельсовета, домоуправу или кадровику на предприятии — распил бутылочку и — поезжай куда хошь! Уедешь проведать двоюродного братишку, застрянешь на месяцок-другой и — ничего! А если и вовсе не воротишься — никакого казуса не случится, обустраивайся на новом месте. По подобным нехитрым документам можно было прекрасно существовать. Именно в них, в этих неказистых бумажках, иногда не имеющих печати, и заключался подвох: ведь людей надо учитывать, человек должен находиться на отведенном ему месте: а тут — как попало документы раздают! Вот и стали вводить паспорта. Гражданин, получивший паспорт, уже не мог воспользоваться примитивной справкой, никто ответственность на себя за такую бумажку не брал, а если без надлежащего документа утопаешь — считай, преступление свершилось, ведь в паспорте совершенно четко обозначено место твоего пребывания — штемпель несмываемыми синими чернилами определял территорию человеческой принадлежности.

Всем в СССР командовала прописка. Паспортный стол, ее оформлявший, вел учет работоспособных мужчин, женщин, инвалидов, пенсионеров, детей, подростков, учитывал состав семьи, жилплощадь, военнообязанных. Паспорт содержал сведения о судимостях; взглянул кадровик в документ и понял — этот сидел, и покачал головой, ему на ответственную работу идти не положено: «Ненадежного человека в начальники не берем!» Каких только секретов не приоткрывал прописной учет.

За нарушение паспортного режима, за самовольное отлучение из родимой местности, равно как и за прогул работы, грозила тюрьма. Поэтому тихо сидел в коммуналке рабочий, затаился в покосившейся избушке пропитой озлобленный крестьянин, крестьянам же многострадальным, с паспортом или без паспорта, дороги из деревни не было. В селе о паспортах и не помышляли, потому как деревня, словно капкан, попал туда — значит сиди вечно! И не надо было в деревне держать свору соглядатаев: засыпая, ты что-то себе надумал, а проснулся — и уже вся деревня об этом знает! — а значит, никакого секрета от милиции в сельской местности не получалось. Так на кой черт бумагу марать? Пусть живут в деревнях, как всегда жили, согласно переписи, а значит, никуда с родимого места не денутся! Собственный дом и жена с детишками служили крестьянину надежным якорем. Вот и не рыпались. Лишь молодые люди, отслужив армию, кто показал себя там с лучшей стороны, получали возможность уехать в город учиться, а после следовали согласно распределению. Так попадали крестьянские дети в большие и малые города. Лишь этим путем возможно было улизнуть на волю.

От паспорта Марфе удалось отделаться, младший оперуполномоченный сам пришел посмотреть на инвалида, думал, обманывают, но как увидел лежащую на сундучке хлипкую старушку с невидящими глазами, причмокнул сочувственно языком, обронив:

— На такую и чернил жалко!

2 апреля, пятница

Сергей Хрущев наконец-то попал на предприятие ракетного конструктора Челомея. Владимир Николаевич принял Хрущева-младшего в рабочем кабинете: спросил об учебе, поинтересовался, кто читал ему лекции, какие предметы даются легче? Ответами остался доволен, популярно рассказал о ракетостроении, коснулся будущего космических кораблей, потом позвал зама и отправил с Сергеем на экскурсию, велел показать все «от А до Я», от помещений конструкторов-чертежников, лабораторий по изготовлению моделей, до испытательных стендов и заводских цехов. Экскурсия заняла почти четыре часа. Оказавшись дома, Сергей рухнул на диван, после болезни он был еще слаб, но впечатления его переполняли, и главное, Челомей позволил бывать в КБ. Наконец-то жизнь начала обретать смысл!

— Ты почему не ел? — нахмурилась Нина Петровна, она, как и отец, переживала, что сын бледный и худой.

— Я, мам, теперь самый счастливый, я у Челомея был!

Мать покачала головой:

— Не будешь есть, Челомей тебя не возьмет. Давай борща дам?

12 апреля, понедельник

— Год на дворе 1954, а мы все строить учимся! Кто на стройках работает, кто руководит, непонятно?! В Черемушки приехал, хожу, хоть бы один человек подошел, поинтересоваться: что вы тут делаете? Рабочие сами по себе ходят, старших нет, люди слоняются с отсутствующим видом, у них все валится из рук — не рабочие, а пустое место! Кто эти рабочие, кто их на работу взял? Если у человека есть строительное образование, это еще не значит, что он строитель!

На Старой площади Хрущев собрал ответственных

за строительство в Москве.

— Я знал архитекторов, которые ничего не строили, а только статьи в журналы пописывали, а назывались — архитекторы! И металлургов знал, которые ни одного грамма металла не выплавили, а имеют высшее металлургическое образование! Начальники строек должны быть эрудированные, грамотные, должны четко кадры оценивать, должны любому характеристику дать, а характеристика это вот что: образование такое-то, начал строительную практику тогда-то, построил такие-то и такие-то сооружения, такие-то удачные, а такие-то неудачные, и вывод — соответствует человек своему назначению или человек слабый. Вот вам характеристика! Товарищ Промыслов, встаньте! Ответьте, как вы подбираете людей и что вы о них знаете?

Начальник Главмосстроя поднялся с места.

— Подбираю по документам, потом знакомимся. Некоторых знаю хорошо и характеристику могу дать, но не смогу назвать их прошлого.

— Если девушка выбирает себе жениха, она говорит — вот мой красавец! Ну, это и понятно, эстетическое чувство, а вы толком ничего сказать не можете! Кто у вас лучший работник?

— Кукин хороший, Топорков, Привальный… — Промыслов замялся.

— Получается, что только трое из сорока тысяч у вас специалисты! — проговорил Хрущев. — Если вы хороший начальник, фамилии должны от зубов отскакивать. Бывает, отдельный работник так работает, что яркой звездой горит! Я вас должен разбудить, а вы мне с закрытыми глазами должны рассказать о лучших людях!

— Я не могу говорить голословно.

— Я не прошу голословно. Голословно говорят или никчемные люди, или незнающие! Вопрос в другом: почему плохо строим? Если будем продолжать в том же духе, никакой программы не выполним, а людям жилье нужно, им жить негде, понимаете?! — Никита Сергеевич с ожесточением хлопнул по трибуне. — А мы все болтаем, все раскачиваемся! Постойте перед всеми, покраснейте, это для устыжения вас и других. Я все же думаю, что совесть у вас не потеряна.

Какие я сделал выводы после поездки по городу? Наш главный враг — расхлябанность. Может, другой раз недостает на стройке цемента, могут быть перебои с транспортом, со щебенкой. Если настоящий строитель, он день потерял, зато с большей энергией работает на следующий день, стараясь наверстать упущенное и поставленную задачу решить, а размазня, тот так: цемента нет, он сейчас же запишет в книжечку час, число, буквально все запишет. «Это мне после оправданием будет», — так размазня рассуждает. Придет время, когда надо отчитываться за проделанную работу, он достает свою книжечку: «Вы мне говорите, что я в срок не выстроил?» А дальше перечисляет — такого числа задержали цемент, он с радостью говорит — «задержали», такого-то — кирпич, и дальше пальцы загибает. Никчемные люди с самого начала собирают материал для оправдания. Это барахлистый народ — с ними нам не по пути, их бить надо, а не на стройке держать! К несчастью, такие люди есть! — заключил Хрущев. — Я, конечно, много говорю, но, если начал говорить, то дайте душу отвести!

Проехал я по Воробьевым горам. Красивейшие места! Это в перспективе по красоте будет лучшая улица многих городов, потому что выгодный рельеф, вид на Москву-реку, а там по всей дороге свалку устроили! Вдоль трассы тянут водопровод, глубокую канаву разрыли, а трубы водопроводной, чтобы в яму положить нет. Ищем, отвечают! Вы меня, конечно, извините, но разве так ведутся работы?! Я просто удивляюсь! Если хозяйка готовится сделать в доме побелку, она первым делом купит мел, щетку, подготовит для этого горшок, а потом начнет белить. У хозяйки будет все под руками. Почему же мы не проявим ум, который проявляет любая хозяйка в своей квартире? А у нас разроют яму, а потом говорят — трубы нет. Я поражаюсь! Прежде чем выкопать траншею, нужно трубу подготовить. Выкопали — сейчас же опусти туда трубу, засыпь, заровняй и тогда про вас всякий скажет — хозяева! Что в моей логике особенного, какое тут проявление особого ума? Да вроде никакого, ответите вы. Так почему же на московских стройках как попало происходит?! Никакой хитрости нет, требуется лишь самая простая работа опытного человека, любящего свое дело. А у нас накопают ям, люди спотыкаются! Кто из вас только не ездит по этому участку по три раза на дню, а кто внимание на беспорядок обратил? Никто. А почему? Потому что не привыкли к порядку! Посреди улицы уже два года лежит кузов автомашины. Это все там же, на Воробьевых горах. До какого времени он будет лежать?! Надо прихорашивать город, чтобы приятно было человеку, чтобы он чувствовал родное. Строители навезли кучи песка, везде этот песок высыпан, для какой надобности столько, зачем? Ветер поднялся, прохожие идут, глаза засоряет. Бес-хо-зяй-ствен-ность!

Земляные работы ведутся штыковой лопатой, как при Иване Грозном, такая «механизация» доползла и до наших дней. Стыдно, товарищи! Наведите порядок, проявите инициативу, не ждите меня, решайте сами, а вы все равно ждете, чтобы я приехал и сказал, как делать. Вы словно с луны свалились — ни одного самостоятельного решения без подсказки! Вам, наверное, нужно, чтоб я к вам домой пришел и сказал, что настало время уборную прибрать, а ведь это и так каждому понятно. Нерадивых будем наказывать!

— Правильно! — поддержала Фурцева.