Царство. 1951 – 1954
Шрифт:
— То Иосиф! — мрачно отозвался Хрущев. — И не вешать, а головы хотел рубить!
— Да, головы им отрубить, топором, как в старину! — припоминал Николай Александрович. — А мы причем?
Хрущев пожал плечами.
— А Берия тогда — рубить, рубить! Он специально преступления выдумывал, чтобы Иосифу угодить. Мы расписывались, а он убивал. А теперь — мы в ответе. Х… ему!
— Он и про меня пишет, что я МГБ курировал, Игнатьеву команды давал. Дочитал?
— Дочитал.
— Мы, конечно, все отличились, — вздохнул Никита Сергеевич. — Я стоял над Игнатьевым, Игнатьев над всеми своими карателями, через день
— Вот видишь! — подался вперед Булганин. — Сам и сказал, кто командовал.
— Только Берия тогда органами не командовал, а я и Игнатьев, вот ведь что вылазит.
— Лаврентий раньше командовал!
— Раньше, то — раньше! — отмахнулся Хрущев.
— И Ежов напропалую косил.
— Ты еще монголо-татарское иго вспомни! — выдавил Никита Сергеевич.
— Так что делать? Не поймешь тебя, то Лаврентий плохой, то — вроде и хороший!
— Какой хороший! — вспылил Хрущев. — Он нас укокошить хотел, тебя и меня! Теперь все дерьмо он хочет на нас выплеснуть, в грязь втоптать!
— А какая на нас грязь, закорючки на бумаге? — развел руками Булганин.
— Ничего себе закорючки, смертные приговора!
— Так, объясняю тебе, зас-тав-ля-ли расписаться!
— Иди объясни кому, что заставляли. Выложат бумагу — твоя подпись? Твоя. — И весь разговор!
— Иосиф подписи собирал, чтобы нас покрепче за яйца держать, — высказался Булганин. — Но и среди нас находились выродки, которые, если бы Сталин намекнул, и отца бы родного не пожалели!
— И нас никто жалеть не будет! Где эти чертовы бумаги Лаврентий запрятал?!
— Чего твой Серов?
— Серов всю Москву перерыл, бериевских ночь тряс. Никто про архив не знает.
— Плохо искал!
— Десятки квартир вверх дном перевернули. — Никита Сергеевич исподлобья взглянул на товарища: — Придется Лаврентия молотком да удавкой спросить! — хмуро выговорил он. — Другого не остается.
Министр Вооруженных Сил заерзал на стуле.
— Думаешь, Маленков позволит?
— Если Егор это письмо прочтет, Лаврентия вмиг укокошат. Маленков от одного бериевского имени стонет. И бумаг у нас нет. Мы сами сволоту допросим!
— Нет, Никита, я к нему не пойду! — запротестовал Булганин.
— Ваня Серов сделает. Всю ответственность беру на себя! — отчеканил Хрущев. — Чай будешь?
— Да какой тут чай! — замахал руками маршал. — Я домой поеду.
— Как знаешь.
— Значит, пытать его будем? — напоследок спросил Булганин и содрогнулся.
— Пытать!
22 августа, суббота
Маленковы послушно сидели за столом у Никиты Сергеевича. На этот раз Георгий Максимилианович привел с собой все семейство. Жена, Валерия Алексеевна, расположилась справа от супруга, слева, устроились сыновья Андрюша и Егор. Сразу за мамой — дочь Валентина, ласково Воля, Волечка, молодой архитектор. Ее второго мужа Маленковы с собой не взяли, так как бывший муж, от которого, как от еврея, в свое время открестились, был сыном работника ЦК, пользующегося большим уважением Никиты Сергеевича. Хрущев, Нина Петровна, Сергей,
После ареста Берии Маленков зачастил к Хрущеву, на этом его Лерочка настояла. Валерия Алексеевна была в семье голова, недаром в тридцать четыре года сделалась ректором института. Располагая нужными связями, она определила мужа-студента в аппарат Совета народных комиссаров, откуда и началась головокружительная карьера усидчивого и целеустремленного Георгия Максимилиановича.
Никита Сергеевич потчевал гостей рисовой кашей с тыквой и изюмом.
— Для пищеварения самое оно! — объявил он, но кроме него и Валерии Алексеевны, к каше, невзирая на ее особую полезность, никто не притронулся.
— Не понимаете вы ни шиша! — упрекнул гостей хозяин. — Ну, хотите, сосисок пожарим, охотничьих? Еще кровянка есть, позавчера сготовили, как?
— Егор, не забывай — ты на диете! — объявила Валерия Алексеевна. — Тебе кашка с тыквой лучше всякой колбасы! А ребята пусть сосиски покушают.
— Мам, мы есть не хотим! — отозвался старший.
Валерия Алексеевна зло сверкнула на них глазами, а повернувшись к мужу, решительно повторила:
— Тебе жирное противопоказано!
— Егора никакая диета не спасет, — подметил Никита Сергеевич и обратился к Нине Петровне: — Жарьте сосиски, колбасу-кровянку, яичницу сделайте на сале и сыра дайте грузинского, который Мжаванадзе привез. Что еще? Горчичку тащите, — распоряжался он. — Какую забористую горчицу сварганили, все нутро продирает!
— Худеть надо! — хлопая себя по необъятному животу, вздохнул премьер. — Сижу практически на воде.
— А я сосисочек съем, — управившись с кашей, заявил Никита Сергеевич. — Мне, ребята, не до диеты, главное, чтобы ноги носили, а толстый я или тонкий, не важно! Важно, чтобы здесь что-то было! — и Хрущев со значением постучал себя по лбу.
— Ты бы, Никита, с Георгия Максимилиановича пример брал! — не удержалась Нина Петровна.
— Не мучай! — отозвался супруг. — Сосиску съем!
— И я одну, пожалуй! — жалостно промямлил Маленков, — Маленькую!
Валерия Алексеевна негодующе смотрела на мужа.
На стол подали румяные, с янтарной корочкой, охотничьи сосиски, обжаренную с лучком кровяночку, шкварчащую сковороду с яичницей-глазуньей, тарелку сулугуни, нарезанного продолговатыми ломтиками и сало.
— Грузины к сыру много зелени кладут, — подсказал Георгий Максимилианович.
— Мы, конечно, не коровы, но травой угостим! — хмыкнул Никита Сергеевич.
Хрущев положил себе сразу три охотничьих сосиски, кровянку и принялся обильно мазать кругом горчицей.
— Одна-то не повредит! — подхватывая колбаску, оттопырил губы премьер.
— Да ешь, сколько влезет! — раздраженно воскликнула Валерия Алексеевна.
Маленков счастливо заулыбался.
Сосиски были такие аппетитные, что как Георгий Максимилианович ни старался съесть всего одну, не сумел удержаться, руки сами потянулись за следующей, а потом за другой. А еще он с удовольствием скушал яичницу, отделил от хлеба мякиш, и, промокнув им тарелку, отправил в рот то, что не мог захватить вилкой. Лицо председателя Совета министров выражало блаженство. Никита Сергеевич одобрительно кивал. Когда же Георгий Максимилианович, покончив с сосисками и яичницей, подумывал о кровянке, Валерия Алексеевна взвизгнула: