Царство. 1951 – 1954

Струев Александр Леонидович

Вот и сейчас Сергей шел точно как Леонид, легкой свободной походкой. У Лени осталась дочь. Иришу Хрущев удочерил, точно так же, как и маленького Илюшу, сына умершей младшей сестры Нины Петровны. Они стали ему такие же родные, как Лена, Рада, Сережа. А вот Леонида не стало! Последнюю ленину жену за дерзкие высказывания в сорок четвертом упекли за решетку, а после этапировали в Магадан. Никита Сергеевич помочь не смог. Два раза ходил к Сталину, пока тот разгневанно не прикрикнул: «Мой сын фашистами расстрелян, и половина родственников сидит! А ты за вшивую невестку ходишь?! Тебе известно, что в тюрьмах сидят враги? Что ходишь?! Иди, работай! Партия никому исключений не делает!»

При

подъезде к Кремлю у Хрущева возникло необычайное чувство, восторженное, величественное. Раньше Кремль казался ему чужим, отталкивающим, опасным, а сейчас от Кремля исходили тепло, свет, радость. Сердце щемило, так Кремль был хорош! Гости сговорились собраться в десять, но многие подъехали раньше и уже праздновали, провожали старый год, со смехом и шутками разгуливая по украшенному залу. Булганин прибыл с женой и дочерью: его Вера была с мужем, высоким военно-морским офицером, сыном адмирала Кузнецова. Микоян заявился со своим многочисленным выводком, который сразу и не сосчитать! Каганович пришел в сопровождении ослепительной красавицы дочери, она была настолько хороша, насколько и неприступна. Ворошиловские, жуковские, молотовские семьи были здесь.

В центре зала помигивала разноцветными огоньками, переливчатая золотом и серебром красавица-елка. На елке блестели немыслимые шары, сверкали затейливые снежинки, висели шоколадные конфеты в цветастых обертках, многоярусные гирлянды из стекляруса, вытянутые перламутровые сосульки, были игрушки в виде пузатых колокольчиков, разнообразных зверушек, качались миниатюрные домики, сделанные из папье-маше; грибы и желуди из раскрашенного картона неброско примостились на ветках. Перед елкой величественно вышагивал бородатый Дед Мороз в синей меховой шубе, с длинным посохом в руке. За плечами Дед Мороз носил мешок с подарками. Из-за его могучей спины с любопытством выглядывала миловидная Снегурочка в коротенькой шубке, отороченной светлым мехом. Она чуть приподнималась на носки в своих красных сапожках и мило улыбалась. По залу разгуливал толстый снеговик с забавным носом-морковкой, рядом, в окружении детворы, вытанцовывали ушастые зайцы, лисенок и косолапый мишка. Дети от души хохотали, показывая пальцами на то, как неуклюже вертелся снеговик, который, как ни старался, не мог ухватить за уши ни одного прыгающего перед ним вертлявого зайку. Вдоль стены выставили исполинский стол с закусками и напитками. Гостей за ним можно было рассадить множество, человек этак сто, но ста человек на празднике не предполагалось. Разместились за столом так: по центру Маленков с Молотовым в окружении семейств, напротив Никита Сергеевич с детьми и супругой, по правую руку от него — Микояны, по левую — Булганины, а дальше — кто где устроился: Ворошиловы, Кагановичи, Шепилов с родными, Жуков, Серов, Первухин, Суслов, Сабуров, маршалы. На самом краю красовалась одинокая Екатерина Алексеевна Фурцева с томным скучающим взглядом. Большое изумрудное кольцо сверкало на безымянном пальце. Свободных мест в конце стола осталось предостаточно. Для деток поставили столик в сторонке, с тем расчетом, чтобы они взрослых шалостями не донимали — пусть со сверстниками развлекаются.

Праздничный стол был плотно уставлен яствами. Каких угощений тут только не было! Хоть и ругал Никита Сергеевич за подхалимаж услужливого коменданта Кремля, но здесь руками развел — одна похвала! Шумной гурьбой дети носились взад-вперед, считалось геройством незаметно забраться под широченный взрослый стол, накрытый белоснежной скатертью, свисающей почти до пола. Детвора заливалась смехом, то и дело ныряя под этот необъятный стол, где находиться им особо нравилось. Пролезая между башмаков, брюк, деревянных ножек стульев, шелковой мягкости платья, они, изображая отважных разведчиков, замирали, чтобы не обеспокоить взрослых, не выдать себя неловким движением.

Взрослые тоже чудачили, радовались. Сегодня они казались совершенно

другими, непохожими на себя. Таких открытых, добрых лиц давно не было у этих искушенных властью людей. Каганович размяк и, улыбаясь, обнимал неприступного Молотова. Маленький шустрый Микоян что-то увлеченно втолковывал благодушному Клименту Ефремовичу Ворошилову. У председателя правительства Маленкова на лице застыло добродушное выражение, он притянул ближе угловатую худенькую жену и они с восторгом смотрели на лучезарную елку, перед которой с визгом носились озорники-дети. Шалуны то выскакивали из-под елки и прятались под стол, то снова бежали к ней. Булганин, склонившись в три погибели, делал «козу» карапузу, которого держал на руках Никита Сергеевич.

— Идет коза рогатая за малыми ребятами! У-у-у, забодаю, забодаю! — басил он и щекотал малыша.

Карапуз хохотал и старался обеими ручонками не пустить, оттолкнуть от себя злую козу, которую изображал раскрасневшийся, развеселившийся дядя Коля.

— Растет Илюшка! — заметил маршал.

— Растет! — довольно произнес Хрущев, раскачивая мальчика на коленках.

— Идет коза рогатая! — снова заводил Николай Александрович, на этот раз превращаясь в козу сам, выставив на голове два рожка из указательных пальцев и, мыча, двигаясь на малыша.

Илюша пуще прежнего заливался хохотом, изо всех сил отталкивая «рога». К компании подошел Каганович.

— Первый раз такой Новый год! Первый раз дышу полной грудью! — проговорил он. — Как я вас люблю, ребята! Тебя, Никита, и тебя, Николай!

— Мы тебя тоже любим, Лазарь! — принимая рукопожатие, ответил Булганин.

Никита Сергеевич держал мальчонку на коленях. Илюша норовил дотянуться ладошкой до присмиревшего дяди Коли, который только что с удовольствием мычал и бодался.

— Ты, Лазарь Моисеевич, на нас не обижайся, ежели что не так! — примирительно сказал Хрущев.

— За что обижаться? Сам знаешь, что пережили! И вы, ребята, на меня зла не держите, извиняюсь за плохое!

— Мы зла не держим, — добродушно ответил Булганин.

— Не злопамятные, — дополнил Хрущев.

— Пошли к Маленкову, — поднимаясь с места, предложил Каганович.

Не выпуская Илюшу, Хрущев обхватил свободной рукой Кагановича, тот навалился на Булганина.

— Наш парово-о-оз вперед лети-и-т! — запел Никита Сергеевич.

— В ко-о-мму-у-не остано-о-вка! — подтянул Лазарь Моисеевич.

Булганин зацепил Микояна, тот Ворошилова, Ворошилов потянул Валерию Алексеевну, она подхватила своего Георгия Максимилиановича, Маленков поймал Нину Петровну, и живая цепочка, пританцовывая и подпевая, окружила Молотова с Полиной Семеновной.

— В лесу родилась елочка, в лесу она росла! — пел Маленков.

— Зимой и летом стройная, зеленая была! — распевали товарищи.

Оркестр подстраивался под танцующих. Артисты Шульженко и Отс в два голоса подпевали новогоднюю песню.

— И вы к нам! — выкрикнул Николай Александрович и поманил в хоровод Клаву Шульженко. Она поспешила схватить под руку красавца Отса, втискиваясь между Булганиным и Хрущевым.

Хоровод кружился по Георгиевскому залу. Дети вклинились между взрослыми, хохотали, пели, хлопали в ладоши. Верочка Булганина держала за руку мужа, а другой рукой — Раду Хрущеву. Света Молотова сжимала запястье Эллочки Жуковой, а сам маршал, размахивая руками, пританцовывал в конце.

Тра-та-та, тра-та-та, Мы везем с собой кота! Чижика, собаку, Петьку-забияку, Обезьяну, попугая, Вот компания какая!

Булганин пошел вприсядку, Ворошилов хохотал, Маленков аплодировал, Фурцева кокетливо поглядывала на мужчин, остерегаясь попасться на глаза взыскательному Никите Сергеевичу.