Цена любви
Шрифт:
...
— Госпожа, к вам прибыл посланник из Патье!
Эстель, склонившаяся над амбарной книгой, подняла голову.
— Из Пуатье? — удивилась она, но в груди все похолодело. Неужели граф не принял ее отказа? — пригласи его к столу, а потом уложи спать. Я приму его завтра после утренней мессы.
Слуга поклонился и вышел из комнаты. Эстель встала. Прошлась, нервничая и пытаясь взять себя в руки. Что еще задумал граф? Неужели он не успокоится, пока не назовет ее своей женой?
Вчера она почти что решила отпустить Эдуара де Бризе. И вот такой сюрприз.
Жаль только, что поездку в дальнюю деревню придется отложить. Она надеялась насладиться дорогой, хорошей весенней погодой, и заодно проследить за посевными. Теперь же ей нужно быть осторожнее. Никто не знает, что на уме у ее несостоявшегося жениха.
…
— Прекрасная госпожа, — герольд в цветах Патье склонился к ее ногам, — господин граф сильно раздосадован вашим отказом. Он шлет вам свой привет, и надеется, что вы передумаете. Если через две недели вы, госпожа де Шательро не явитесь ко двору в Патье, чтобы принять предложение графа, то господин граф сам явится к вашему замку к Пасхе со всем своим войском и свитой, в надежде, что оценив его возможности, вы полюбите его всем сердцем!
Эстель молча взирала на герольда, размышляя, стоит ли выпороть его, или просто приказать снести голову. Глаза ее метали молнии.
— Уходите из моего замка, господин герольд, если не хотите расстаться с головой, — проговорила она тихо и сдержанно, ибо не могла позволить себе быть неучтивой, но в глубине души проклиная и герольда и его господина, — если граф решится на осаду, мы примем бой.
Легко сказать, примем бой. Герольд удалился, а Эстель села в кресло, и долго молчала, приводя в недоумение и ужас своих придворных. Те было сначала поддержали ее радостными криками, а теперь, видя выражение лица своей госпожи, тоже притихли и расселись по подушкам, молча взирая на нее и переговариваясь тихими голосами.
— Госпожа, — сенешаль склонился перед ней, — мы не можем дать бой графу де Патье!
Эстель повернула голову, посмотрела на старика. Он сопровождал ее мужа в крестовый поход, и из уважения к его сединам, она не стала смещать его с должности.
— Конечно нет, дорогой господин де Маржени, не можем.
— Что же вы планируете делать? — удивился он.
Эстель помолчала. Голова ее работала как никогда четко.
— Прикажите разослать приглашения всем судьям, что были на турнире, и самым уважаемым господам. Графу де Турень, графу де Шатильон, де Сюр... Подумайте, еще кому. Я приглашаю их проследить, как буду отстаивать свою честь.
Старик поклонился и ушел. Эстель же заулыбалась. Она знала, как победить графа де Пуатье.
Глава 7
Проснувшись утром Эдуар обнаружил на своей кровати большую белую лилию. Лилия лежала прямо на одеяле, распространяя дурманящий аромат. Сначала Эдуар не понял, откуда взялся цветок, но вдруг сон как рукой смахнуло, он подскочил в постели и взял лилию в руку.
Ночью или на рассвете она была здесь. Тихо вошла, чтобы не разбудить его, придерживая подол платья рукой. Лилию она держала именно так, как он сейчас — за стебель, чуть выше, чем принято. Вот и листик примялся от ее пальцев. А потом она стояла около его кровати и смотрела, как он спит. От одной мысли, что графиня де Шательро была здесь, рядом с ним, Эдуара бросило в жар. Он сжал лилию крепче и сломал стебель.
Чертыхнувшись, шевалье вскочил с кровати, отбросив цветок, и стал метаться по комнате. Лилия не могла появиться тут просто так! Это было приглашение. Он бросился к перекладине, где висела одежда, и обнаружил на ней свежее платье и шикарный синий плащ с золотой брошью в форме лилии. Госпожа де Шательно не бросалась лилиями направо и налево. Ее репутация говорила о том, что, возможно, он был первым, кому она подарила цветок. Руки его дрожали от возбуждения, пока он одевался. Потом он буквально скатился со ступеней и обнаружил, что дверь, которая до этого всегда была закрыта, теперь настежь отворена. Графиня всеми способами показывала ему, что его ждут.
Эдуар явился к утренней трапезе, и служанка провела его в большой зал, где во главе стола восседала госпожа де Шательро. Именно восседала, подумал Эдуар. Она держалась очень прямо, и вкушала жареную перепелку, в окружении нескольких дам и рыцарей. За столом было пустым только одно месте. И именно на него, по правую руку от госпожи, указали Эдуару. Он поклоном приветствовал даму и ее домочадцев, и занял место на скамье, покрытой мягким ковром. Тут же ему предложили отведать жареных в пряностях цесарок, печеных яблок и засахаренных орешков. Он отдал должное прекрасному вину, но кусок не лез ему в горло, ибо прекрасная графиня сидела совсем рядом с ним, но ни разу не посмотрела на него. Зато юные девы и дамы постарше, что сидели за столом, то и дело кидали на него восхищенные и любопытные взгляды. Графиня обсуждала с каким-то пожилым рыцарем планы на сегодняшний день. Эдуар вслушивался в ее речь, наслаждаясь звуком ее грудного голоса, который имел над ним какую-то тайную власть. Он терял волю, и готов был выполнить любой каприз прекрасной графини.
Не поняв ни единого слова из сказанных ею, только слушая ее голос и витая в облаках, Эдуар изредка отвечал на реплики, обращенные к нему, надеясь, что собеседники от него отстанут. Неожиданно графиня повернула к нему голову, отложила ложку, и некоторое время смотрела на него молча. Глаза ее, будто две звезды, обволакивали его своим светом, окончательно лишая разума. Она была так близко, что протянув руку, Эдуар мог бы коснуться ее руки. Но он замер, боясь пошевелиться, а щеки его ярко вспыхнули. Если бы лилия не лежала у него за пазухой, он бы ни за что не поверил, что графиня интересуется им, настолько холодным и спокойным был ее взгляд.
— Вы ничего не едите, шевалье де Бризе, — проговорила она, положив руки ладонями на скатерть, — возможно, ваше здоровье еще не восстановилось?
Он вспыхнул, как паж, впервые удостоенный поцелуя, и медленно поднял на нее глаза. Лилия жгла ему кожу, мысли спутались, и язык, казалось, прилип к нёбу. Когда-то в детстве он и слов двух не мог связать, и до сих пор, когда волновался, замолкал, и не мог выдавить из себя ни слова. Обычно подобное принимали за гордыню, но сейчас его молчание было просто смешно.