Цепи его души
Шрифт:
Альбом поехал вниз, и она едва успела его подхватить, заметно смутившись.
— Можно просто Шарлотта, — сказала я, когда распорядитель отошел. — О чем вы хотели со мной поговорить, Жюстин?
— О своей картине. Я написала ее недавно, но мне отказали, когда я пыталась подать ее на выставку. Знаю, что вы очень заняты, но возможно, кто-то из ваших помощников мог бы на нее посмотреть.
— Давно вы пишете? — спросила я.
— Несколько лет.
— Здесь ваши наброски? — я кивнула на альбом. — Могу я посмотреть?
— Разумеется, — она протянула мне свои работы,
Я открыла альбом и улыбнулась: на первом же листе малыш тянул в рот огромное пирожное. Мать наклонилась к нему, чтобы вытереть перепачканную мордашку сына. На втором толстый добродушный мужчина выставлял на прилавок поднос с пышными плюшками, его круглое лицо лучилось счастьем — сразу видно, что он рад тому, что делает. Точно так же, как и Жюстин. Дальше можно было не смотреть, но я все равно не удержалась и очутилась на набережной Лане. Перегнувшийся через парапет мальчишка болтал ногами, проходившие мимо девушки так тесно сплелись руками, что сразу видно — о чем-то секретничают.
Я закрыла альбом и вернула его Жюстин.
— Чудесные наброски.
Девушка слегка покраснела.
— Спасибо, ваша светлость.
— Та картина, о которой вы говорите… Это ваша единственная работа?
— Нет, конечно нет, — она улыбнулась, прижимая эскизы к груди. — Я пишу с утра до ночи, когда не занята в лавке булочника, я его помощница. Просто мне кажется, что это самое лучшее, что я когда-либо создавала.
— Ты знаешь о школе «Штрихи аламьены», Жюстин?
Ее глаза вспыхнули, но тут же погасли.
— Знаю, но пока у меня нет денег на обучение.
— Деньги на обучение тебе не потребуются. Приходи завтра, к десяти утра. Учебный год только начался, мы еще успеем поставить тебя в группу.
Девушка широко распахнула глаза.
— То есть… то есть мне просто прийти, и вы… возьмете меня учиться?
От волнения она снова чуть не выронила альбом, но тут же снова прижала его к груди.
— Да. Всем нашим ученикам полагается стипендия, — добавила я. — И жилье при пансионе, потому что совмещать серьезную работу и обучение будет достаточно сложно, у нас очень интенсивная программа.
Эта школа стала моим детищем. Сбылась моя мечта — писать сколько захочу и дарить такую возможность другим. В школе, которую я открыла в Ольвиже два года назад, обучались как девушки, так и юноши. «Штрихи аламьены» принимала подающих надежды детей и взрослых, всех, у кого не было возможности оплатить обучение, зато было искреннее желание серьезно заниматься искусством. Наш первый выпуск состоится только через год, но уже сейчас я видела, какие надежды подают наши ученики.
— То есть мне придется уйти от месье Вирана? — она, казалось, искренне расстроилась.
— На полный рабочий день выходить ты точно не сможешь, — я испытующе посмотрела на нее. — Но если захочешь, вполне сможешь продолжать ему помогать в свободные часы и по выходным.
Жюстин серьезно кивнула, сцепив руки на груди.
— Я согласна.
— Тогда жду тебя завтра в десять. И не забудь свою картину, я лично ее посмотрю.
На худеньком лице расцвела счастливая улыбка:
—
Я знала, что она придет. И скорее всего, мне понравится ее картина, потому что горящие глаза девочки говорили о многом. Равно как и ее эскизы, и то, что она не побоялась настоять на встрече со мной.
— Ты, кажется, нашла себе новую ученицу? — голос мужа раздался за спиной, и я улыбнулась.
Кто бы мог подумать, что гувернантку и художницу можно совместить. Преподавала я только утром, до полудня, а после бежала домой, или, точнее сказать, летела на крыльях. Пусть даже Эрик был очень занят и стал частым гостем во дворце у его величества или в ведомстве Анри (производством мобилей сейчас полностью управлял Тхай-Лао, а Фьет-Лао стал нашим бессменным дворецким), мы с ним всегда находили время друг для друга и никогда надолго не разлучались.
— Подслушивал? — я обернулась.
— Наблюдал.
Эрик подошел и встал рядом: под сводчатыми потолками, украшенными барельефом, в окружении многоголосой толпы и картин, рядом с ним я снова вспомнила Королевский музей искусств в доме графа Аддингтона. Тот музей казался мне гораздо менее уютным, чем Вилль д’Оруа, а еще тогда я даже представить не могла, что Эрик станет моим мужем. Всевидящий, да я бы пальцем у виска покрутила, если бы кто-то мне такое сказал.
Подумав об этом, улыбнулась.
— Ты уже отпустил прессу?
— Скорее, она отпустила меня.
— Надеюсь, больше перепуганных журналистов не будет?
— Больше не будет, — искренне покаялся он. — Просто когда ты носила Рауля, я счел лишними некоторые вопросы.
При мыслях о сыне я снова улыбнулась, и Эрик тоже. Наш малыш напоминал солнышко (особенно когда улыбался) и был очень похож на моего папу в детстве. Его портреты были единственным, что я сохранила из дома де Кри, а маленький Рауль помимо внешности деда сохранил магию своего отца. Способность к управлению водной стихией проснулась в нем около года назад: в тот день он неосознанно создал свой первый туман, чем перепугал няню до полусмерти. Она как раз собиралась его купать и отвернулась, чтобы достать полотенце. В ту же минуту ванную окутали клубы тумана, такого густого, что поглотили все на расстоянии вытянутой руки. Мы с мужем прибежали на ее крики, а Рауль в этой пелене заливался смехом, гоняя по воде игрушечного утенка.
— Пройдемся? — Эрик подал мне руку, мы направились по залу.
В другой стороне, как раз напротив огромных часов: знаменитых, являющихся особенностью Вилль д’Оруа, расположилась еще одна моя картина. Ту, что я начала еще в Лигенбурге и привезла с собой в Вэлею. Подойти близко сейчас не представлялось возможным, и, хотя перед нами все расступились бы, мы предпочли остановиться чуть поодаль, тем более что и так помнили каждый ее штрих. На отмеченном снежными искрами холсте застыла невероятной красоты женщина, с раскрытых ладоней срывались снежные вихри, а за спиной раскрывалась словно запечатанная в хрусталь алая роза. Капельки-слезы блестели на лепестках, но лицо женщины оставалось бесстрастным. Равно как и легкая, тронувшая ее губы улыбка.