Цепи его души

Эльденберт Марина

— Мой муж, — поправила я.

Леди Ребекка слабо улыбнулась, скользнув взглядом по моему животу.

— Очень за вас рада.

У моей магии была еще одна особенность: возможность чувствовать эмоции, и сейчас я чувствовала неуверенность. Напряжение, но главное — горькое, глубокое чувство вины, от которого даже жаркий летний день подергивался сумрачной дымкой.

— Почему ты не осталась в Ольвиже? — спросила я.

Она передернула плечами.

— В Ольвиже мне нечего делать.

— Я недавно вступила

в наследство.

Титул отца, которого его семья лишилась, теперь будет принадлежать моему сыну. Мне, как прямой наследнице, достались все земли и состояние: точнее, то, что от него осталось. Старший брат Рауля основательно разорил казну отца, частично спустив средства на свои жестокие забавы и возможность их прикрывать, частично — на азартные игры. Оставшуюся сумму я переписала на имя Камиллы и Эммы, а что делать с землями, пока не решила. Хотя уже задумывалась о школе-пансионе, где лишившиеся родителей дети обретут дом.

— Да, я слышала эту историю, — наигранно-спокойно отозвалась леди Ребекка.

Только голос едва уловимо дрогнул, я же подумала о том, откуда она могла слышать? Значит, все же следила за моей судьбой?

— У де Кри остался роскошный особняк в Ольвиже, сейчас он пустует, и ты вполне могла бы жить там, — сказала я.

Она покачала головой.

— Нет.

— Почему? Он принадлежит тебе по праву, а мне он совершенно ни к чему.

— Я верю, что тебе он не нужен, Шарлотта, — леди Ребекка снова слабо улыбнулась. — Пойдем? Прогуляемся немного?

Я кивнула, и мы направились прямо в поле, она осторожно отвела ладонями гибкие стебли, я же просто повела рукой (не хотелось зацепить или поранить цветы даже случайно) — и они расступились сами, позволяя нам пройти. Только сейчас поняла, что мы идем по тому самому полю, которое некогда было выжжено для спасения меня.

— После того, что произошло, — она опустила глаза, — тебе действительно будет сложно понять, почему я поступила так, а не иначе.

Подлетевшая к нам бабочка попыталась усесться ей на плечо, но леди Ребекка от нее отмахнулась.

— Всю свою жизнь я руководствовалась так называемыми правилами приличия… всю свою жизнь после Рауля, — поправилась она, горько усмехнувшись. — Поэтому я вовсе не удивлена, что ты предлагаешь мне переехать в городской дом и вести светскую жизнь. Но знаешь… дело в том, что мне это больше не нужно. Мое место здесь, рядом с ним. Когда мы только познакомились, он научил меня жить… жить, не оглядываясь на условности высшего света, не думать о том, что за спиной скажут другие. Наслаждаться каждым днем и быть счастливой. Думаю, теперь ты как никто меня понимаешь.

Взгляд ее скользнул по моему животу, потом обратился к Эрику.

Он по-прежнему стоял у экипажа, спокойный, но в то же время не отпускающий меня взглядом ни на минуту.

— Наверное, я ненавидела вас за

то, что отняла у себя сама, — сдавленно прошептала она, но в ее голос тут же вернулась твердость. — Когда мы с Раулем только познакомились, я была наивной мечтательницей. Такой же, как ты. Другая я не позволила бы себе убежать на край света за мужчиной, которого полюбила. Он много путешествовал, знакомился с интересными людьми, с самыми разными. Ты, должно быть, не знала, что Миллес Даскер тоже живет в Фартоне?

Не ожидавшая такой перемены темы, я удивленно приподняла брови.

— Да, Рауль был с ней знаком, эта женщина, тогда еще совсем молодая, происходила из довольно знатной семьи. Миллес Даскер на самом деле зовут Милена Дарни. Она с детства обожала сочинять истории, но ее родители, разумеется, воспротивились желанию дочери быть писательницей. Тогда она сбежала и переехала в Фартон, где работала школьной учительницей, а вечерами начала писать свою первую книгу. Она полюбила простого учителя, который преподавал в фартонской школе для мальчиков, и вышла за него замуж. Когда мы познакомились, у них уже был чудесный малыш.

Не зная, что на такое ответить, промолчала. Порыв ветра подхватил мои волосы: удивительно ласково, словно играючи, коснулся щеки.

— Когда мы прощались, она подарила нам с Раулем книгу «Сладкая горечь свободы» и пожелала счастья.

«Сладкая горечь свободы»?!

Так значит, та книжка, что я нашла в доме виконта, которую я привезла с собой в Вэлею — это подарок?! И память… об отце?!

— Я хранила книгу все эти годы, пожалуй, это было единственное, что я сохранила от…

Она запнулась, и меня вдруг обожгло. Обожгло болью, отчаянием, горькой злостью на самое себя.

— Не единственное, — сказала я и перехватила ее руку.

Так быстро, что леди Ребекка не успела ее отнять, а я уже скользнула пальцами по шраму, выглядывающему из-под плотной манжеты. Ожог, который она не стала сводить, и теперь я понимала, почему. Не знаю, как она его получила, но мне отчетливо представилась молодая женщина, прижимающая к груди самое дорогое, что у нее есть. Огненный ад, рушащиеся вокруг балки и она, закрывающая меня от того, что творится вокруг. Думаю, она даже не помнила, как обожглась.

Ветерок снова подхватил мою прядь, следом — ее, выбившуюся из строгого густого пучка, и тут же отпустил. Таким же легким флером меня коснулась надежда, вновь сменившаяся отчужденностью и болью.

— Теперь это все в прошлом.

— Если бы было в прошлом, — сказала я, — ты бы не вернулась сюда.

— Я вернулась, потому что эгоистично хотела искупления, — леди Ребекка пожала плечами. — Потому что хотела понять, что мне мешало тогда… много лет назад, когда отец потребовал от тебя отказаться, точно так же наняться на работу в этой деревушке, и…