Чалдоны

Горбунов Анатолий Константинович

— Вот паразит, а? — плевался Трошка в адрес острого на язык черемшатника. — Такого и клещ энцефалитный не берет…

Вгорячах мой хваленый поводырь сбился с тракторной дороги и незаметно переметнулся на кольцевой зимник. Растерялся, заметался, как раненый зверь, то в одну, то в другую сторону. Вспотел, обессилел, но из куля черемши не убавлял. Определяя направление по реву коров и по лаю собак в Листвянке, кое-как вышли к Байкалу.

Через несколько дней, «оттаяв», Трошка снова соблазнил меня по черемшу за Большой Луг.

—

Компас взял? — спросил я.

— Зачем? — вытаращил глаза бывалый таежник.

— Как — зачем? Тракторные дороги изучать.

— Чего их изучать, мне тайга и так — мать родная!

Поехали на электричке. Вышли на станции Рассоха. Хребты за речкой Олхой были окутаны дымом. Полезли по торной дороге в хребет. Вскоре догнали мужчину лет сорока, с полосатой матросовкой под мышкой. Трошка с завистью поглядывал на его объемистую тару и недовольно сопел. Одолев подъем, остановились отдышаться.

Вдруг попутчик испуганно уставился на обочину дороги:

— Никак мертвец?!

В кустах, лицом вниз, лежал человек. Одна рука была выброшена вперед, другая откинута назад. Черные, заскорузлые пятки торчали из травы, как две обугленных головешки. Рядом валялись обутки.

— Если мертвый, в милицию сообщим, — хладнокровно заключил Трошка и двинулся к лежавшему.

— Что ты! — зашипел ему вслед попутчик. — Сообщишь, не рад будешь — затаскают по следователям…

Трошка отважно пощупал пульс у мертвеца и улыбнулся:

— Разморило на солнышке бедолагу, вот и прикорнул.

Попутчик осторожно приблизился, внимательно оглядел соню.

— Ой, умора! Это же Ганька-шкипер! — Брезгливо поднял с земли пустой флакон из-под одеколона, швырнул в кусты. — Собрался пловец по черемшу, да шторм в пути попутал. На море качка, прощай, морячка!.. Кхе-кхе-кхе…

— Брось глумиться, — резко оборвал Трошка. — Не смеяться, плакать надо.

Перед вторым хребтом, на спуске нас догнал лесник верхом на лошади.

— За черемшой?

— Ага…

— Заворачивай, артель, оглобли назад. Вам по тайге шастать, нам пожары тушить?! Заворачивай, заворачивай! Иначе под суд пойдете. — И, обдав нас горячим запахом конского пота, поскакал дальше.

— Чего испугались? — стал уговаривать нас попутчик. — Тут кого до черемши-то осталось — на один перекур…

— Иди ты к черту на кулички, вот прилип! — разозлился Трошка и, взяв меня за локоть, тихо сказал: — Потопали, брат, на электричку.

ПЕТРОВАНОВЫ

Рассказ

Стоит деревня Мутина на крутом берегу вольной Лены. Семьдесят два двора раньше было! По разным причинам разъехались люди. Остались те, кто не мог расстаться с родной землей, с избой, в которой вырос.

Мутинцы приветливы и гостеприимны. Зайди к любому, попроси помощи — не откажет. Вероятно, человек, взросший в суровых условиях Севера, добрее южанина, ибо без доброты

человеческой жить здесь невозможно.

Занимаются мутинцы сегодня преимущественно охотничьим промыслом. От поколения к поколению передаются родовые угодья, тайны древнего ремесла, традиции. В каждом дворе пять-шесть бойких лаек.

Изба потомственного охотника Иннокентия Васильевича Светлолобова устроилась на самом высоком месте, смотрит веселыми окнами на все четыре сторонушки. От восхода до заката прыгают по горнице солнечные зайчики, оттого и характер у хозяина солнечный, а глаза ясные. Тут родился его отец, тут родился он сам, тут родились его дети: Галина, Георгий, Раиса, Владимир, Мира, Лидия, Валентина, Андрей…

Угодья, на которых охотится он с сыновьями, были освоены еще в царское время прадедом Петром, оттого и зовут их Петровановскими, а потомков славного первопроходца — Петровановыми.

Тайга для Иннокентия Васильевича — дом родной! С пятнадцати лет белковать пошел. Горы пушистого золота сдал бывший фронтовик родному государству — и всё оно высшей пробы.

— В зимовье ночью шибко не уснешь, — делится секретами древнего ремесла Иннокентий Васильевич с молодежью. — Соболя добыть — полдела. Нужно правильно и бездефектно снять драгоценную шкурку, обезжирить, ссадить строго по стандарту. Сушить тоже надо умеючи. Подопреет — ость вылезет, пересохнет — мездра ломается. Вот и приходится караулить, чтобы в срок помять ее и вывернуть…

К родовым угодьям относится по-хозяйски: толково и бережливо. Сколько требуется — возьмет, остальное на расплод оставит. Потому и сопутствует ему охотничье счастье.

— Жадность — живому погибель, — поучает он сыновей. — Нельзя жить одним днем.

…Этой осенью я приехал в Мутину недели за полторы до отъезда Петровановых в тайгу. Уже пробрасывало шугу по Лене. Продуло насквозь ветрами березник за полем, притоптало по заброшенным еланям золотые гривы некошеных трав.

Иннокентий Васильевич колол в ограде дрова. Завидев меня, всадил топор в пузатую чурку и пошел навстречу. Вместо приветствия сказал с укором:

— Хоть бы телеграмму отбил, когда приедешь…

На крыльце появилась Пелагея Захаровна:

— Здравствуй, здравствуй, гармонист! Не зря утром синичка в сени залетала, гостей ворожила. Сейчас самовар поставлю.

Знают они меня с детства. Наведываясь в родную деревню, я всегда останавливаюсь у них.

Сидим за просторным столом и, потешно отражаясь в старинном самоваре, чинно ведем беседу.

Хозяева выкладывают деревенские новости, я — городские.

— Школу закрыли — на развал деревня пошла, — печалится Иннокентий Васильевич. — Хозяина в стране нет. Вон за рекой третий год трактор ржавеет. Как заглох на сенокосе, так и бросили. Был колхоз, стало зверкопыто. Собираются леспромхоз открыть. Хоть сейчас по тайге поминки справляй.