Чалдоны
Шрифт:
— Сейчас разбегусь, ребятенка заверну в пеленку, — донеслось из кухни. — Смотри-ка, он только и старается, остальные поют да вприсядку пляшут.
Старики любят подтрунивать друг над другом. И горюшко видывали, и мурцовки хлебнули на своем веку, да не растеряли Округины человеческой доброты, не очерствели к людям. Все их богатство — родная земля, на которой живут.
Собравшись поить корову, хозяйка, как бы угадав мои мысли, остановилась с подойником у порога.
— Наверно, гостюшка, думаешь, что прожили мы со стариком век и богатства не накопили? Правда, нет у нас золота-серебра, зато детям
Попросила мужа:
— Ты, отец, растопил бы печку. — И построжилась: — Хватит шить-то впотьмах, и так слепой…
Иван Федорович, спрятав в деревянный сундук шитье, принялся за растопку. Ломая через колено звонкую лучину, беззлобно ругал неведомо кого:
— Печку без керосина растопить и то не могут. Тоже мне, охотнички…
За окном было празднично от солнца, свет его лился в горницу, и на стене металась огромная тень Ивана Федоровича, неуемная и зловещая, как потерявшее детеныша разъяренное неведомое существо.
В руках лесника с треском лопалась сухая лучина: вторя ей, от реки доносились ружейные выстрелы. Шла на улет последняя утка… Ее гоняли на моторных лодках по широким плесам, не давали сесть на воду. Взбудораженные выстрелами, взахлеб лаяли во дворах собаки.
— Птицу расстреливают, — огорченно произнес Иван Федорович. Сел возле печки на низенькую скамеечку и закурил.
— Договор примчался заключать? — внимательно осматривая меня, как будто видит в первый раз, спросил Иван Федорович. — Припозднился что-то нынче, мил-человек? Я, честно признаться, тоже волынку протянул. Не волнуйся, щей похлебаем и вместе пойдем.
— От Иннокентия Васильевича привет, — вспомнил я.
— Это не привет, а наглый вызов! — взъерепенился Округин. — Да я его одной левой завалю…
Я мысленно сравнил тихого и щуплого Иннокентия Васильевича с широченным в крыльцах Иваном Федоровичем, и стало не по себе. Ну, Разъиннокентий Васильевич, рысковый ты мужик!
— Он у меня опять выпросит, — бросив окурок на припечек, грозно пообещал Округин.
За обедом, горько вздыхая, хозяин жаловался на деревенскую жизнь:
— Одна в деревне работа — сенокос. Раньше за казенной скотиной ухаживали, заработок был мало-мало. Вывезли коров в Бодайбо, совсем худо людям стало. Хоть бы какую промартель открыли — ведь людям семьи кормить надо. На охотничий фарт что надеяться? Год на год не сходится. Опять же школу перевели. Оставили три класса. Разъедется народ, останется земля без хозяйского пригляда, а зимовья наши промысловые заезжий народишка позорит. Раньше землю в порядке содержали, и подсобное хозяйство вели — не ленились. На привозные продукты не надеялись. — Поднял многозначительно палец. — Сами государству помогали. А теперь молодые все заботы на сельпо свалили. Советуешь, советуешь им…
— Молчал бы, советчик. — Тетя Рита укоризненно посмотрела на мужа. — У самого ограда не прибрана, крыша на бане прогнила.
— Конечно, конечно, — торопливо закивал головой он, — плохой из меня хозяин. Корову, свиней держим, огород садим… Зачем только замуж за такого никудышного выходила…
— Ой, золото! Сто лет бы за тебя не выходила и другим заказала.
— А сама по мне сохла, света белого не видела.
—
— Боялся, чтобы тебя, царевну, какой-нибудь министр не украл, в Москву не увез…
Они поглядели друг на друга и дружно расхохотались…
О судьбе родной деревни Округины говорят с болью. Скорбно смотреть на осиротевшие поля, где каждый ком земли еще в недавнем прошлом был заботливо разрыхлен натруженными руками, каждый росток орошен потом. Поля! Не далекие ли предки Округиных упорно, клочок за клочком отвоевывали их у дикой тайги? Зарастают поля кустарником.
— При колхозе успевали и землю пахать, и на охоту ходить. Продавали государству овощи, зерно, мясо, сдавали пушнину, — вспоминает старик о минувшем.
Тетя Рита вторит ему:
— Едем, бывало, в луга колхозных коров доить — песни поем! Хлеба колосятся, жаворонки на все лады заливаются. Так на душе радостно и привольно! Я вот читала в газете о заготовке березовых веников для скота, а у нас ежегодно некошеные травы под снегом остаются. — Подперев подбородок рукой, пригорюнилась: — Истосковались пашни по хозяину, хлеб им рожать надо, а они пустуют… Давно ли чуть не в каждой ограде держали по три-четыре головы крупного рогатого скота. Сенокосы у нас богатые, а не используются. Невыгодно, дескать, стало. Как передали земли Бодайбинскому совхозу, и появились у Коршуновой два хозяина. Киренский коопзверпромхоз интересует пушнина, Бодайбинский совхоз — заготовка сена. Перевозка сена в Бодайбо в копеечку обходится.
Иван Федорович, сметая ребром ладони со стола хлебные крошки, огорченно качает головой:
— Эх, мил-человек, и то, что заготовят, не вывозится, гниет. Помер дед Семен. Верь не верь, а председатель сельсовета ходил по дворам — доски на гроб искал. Куда годится? Не могу уразуметь: как это земля, которая нас кормила и поила, стала вдруг не нужной…
— Ладно, не расстраивай себя, отец, — ласково сказала тетя Рита и включила телевизор.
Показывала Москва. Пела Зыкина. Тетя Рита лукаво посмотрела на мужа:
— Слышь, отец, твоя любовь поет!
Иван Федорович поднялся из-за стола, морщась, схватился за поясницу:
— Гнет проклятущая, колесом гнет, горемыку… На одном русском характере держусь…
Хозяйка принялась хлопотать по хозяйству, а мы вышли за ограду и пошагали на нижний конец деревни. У Ивана Федоровича был такой загадочный и опасный вид, как будто сейчас он предложит мне побороться. Я тайно улыбнулся озорной своей мысли, посмотрел на морщинистое лицо старика: в печальных глазах, отражаясь, всплескивало голубоватое пламя осеннего неба.
С пустых огородов веяло укропом и горьковатым духом увядшей картофельной ботвы. Подступившая к избам тайга замерла. Опавшие с берез листья мутно высвечивали ее хвойную глубину, рождая в душе необъяснимое чувство утраты.
В конторе у охотоведа было шумно. Охотники заключали договора.
— Привет, дети природы! — рявкнул Иван Федорович. — По какому поводу шумим, настроение населению портим?
— Вот спорим, кто лучше стреляет? — заулыбался Коля Плешь. — Я доказываю, мол, Иван Федорович, они в голос — начальник связи Свинкин.