Чародей лжи

Энрикес Дайана

Но главную тревогу внушало то, что технологии компьютерного трейдинга, которые преподносились как облик будущего, оказались совершенно несостоятельными перед лицом чрезвычайных задач этого необычного дня. Трейдеры опасались, что котировки ценных бумаг, отображаемые на компьютерных экранах, недостоверны и устарели, и опасались они не напрасно. Торговать вслепую отказывались даже крупные фирмы, и к следующему дню внебиржевой рынок был сметен той же бурей, которая в «черный понедельник» ударила и по традиционным биржам. Ошеломленный ущербом, один из руководителей NASDAQ в интервью изданию The Wall Street Journal признался: «Мы напуганы. Разумеется, мы напуганы! Ситуация на рынке просто неописуемая, потери громадные, сущий кошмар». Казалось, что широко разрекламированный рынок будущего – тот самый, на котором создал репутацию Берни Мэдофф, – вопреки ожиданиям с треском провалился.

Фирма Мэдоффа, торгуя как оптовик для крупных институциональных клиентов, была защищена от цунами панических ордеров индивидуальных инвесторов на экстренную продажу. Она пережила бурю благодаря компьютерным сетям, с немыслимой скоростью обрабатывавшим огромные объемы информации. Друг и партнер Мэдоффа в Миннеаполисе Майк Энглер скажет потом своему сыну, что фирма Мэдоффа в те черные дни фактически деньги заработала для себя и своих клиентов, умело используя возможности опционного трейдинга. И регуляторы похвалили фирму Мэдоффа за четкую работу во время «черного понедельника», когда столько маркетмейкеров выбыло из игры.

В действительности все выглядело иначе. Крах рынка сильно пошатнул уверенность нескольких крупнейших клиентов Мэдоффа. Те, кто, по его мнению, должны были оставить свои портфели в неприкосновенности, а

свое богатство – в его руках, такие, как Карл Шапиро и Джеффри Пикауэр, вдруг кинулись обналичивать свои бумажные прибыли и изымать деньги. «Они переполошились, что сразу после 1987 года все их доходы улетучатся», – объяснил Мэдофф в своем первом тюремном интервью.

Объем инвестиционных счетов в фирме, по оценке Мэдоффа, в период краха достигал 5 млрд долларов. Но бóльшая часть этого богатства была связана сложными стратегиями хеджирования, так что он не мог полностью выплатить наличные крупным американским клиентам без вывода средств своих французских партнеров, которые рассчитывали сохранить инвестиции в долларах США. Удовлетворив требования на изъятие, он рисковал бы потерять французские связи; не удовлетворив их, он потерял бы своих давних американских клиентов.

Эти самые давние инвесторы окончательно разнервничались после «мини-краха», случившегося ровно через два года после краха 1987-го. Их требования на изъятие росли, и, хотя Мэдофф признавал, что «формально они имели на это право», он был взбешен. «Одним из условий моего соглашения с ними было то, что прибыли будут реинвестироваться, а не изыматься. И из всех клиентов только они одни не выполнили уговор. Они меня подставили, – сказал он в первом тюремном интервью, – бросили на произвол судьбы».

Гнев Мэдоффа несомненно указывает на то, что затянувшийся кризис наличности, который начался после краха 1987 года, был вполне реальным, даже если его объяснение скорее вызывает вопросы, чем дает ответы. Его стратегия охватывала и голубые фишки; даже на шатких после краха рынках он смог бы ликвидировать портфель голубых фишек, пусть с потерями относительно стоимости бумаг до краха. Фонд Gateway в результате краха 1987 года тоже понес потери, но между октябрем 1988 года и концом 1992-го его отчеты показали всего семь убыточных месяцев. Отчего Мэдофф не смог достичь тех же результатов при помощи той же стратегии? Уж не лгал ли он своим клиентам о хеджировании их счетов против потерь? Или, как он намекал в последующем письме, он вел со своими крупными клиентами переговоры о другом инвестиционном «договоре», не имеющем ничего общего со стратегией «разделения страйка», которую он якобы использовал?

Мэдофф признал, что в 1980-е годы он активно готовился наращивать объемы сложных «синтетических» сделок, чтобы помочь своим самым крупным клиентам (в том числе Норману Леви и Джеффри Пикауэру) уклониться от налога на прибыли от краткосрочных ценных бумаг. Он не вдавался в подробности этих транзакций, только упомянул, что они совершались в надежде на ежегодное продление с реинвестированием. До 1997 года такие сделки для минимизации налогов не были запрещены, но, как позднее нехотя признал Мэдофф, они балансировали на грани закона. «Нет, никакого мошенничества… но схемы становились все сложнее. В худшем случае, сделки были в серой зоне», – говорил он.

Было ли труднее вернуть эти сложные, уводящие от налогов сделки в исходное состояние без колоссальных потерь? Или Мэдофф просто гарантировал старым друзьям, что они не понесут потерь, если останутся с ним, – гарантировал в расчете, что в конце концов сумеет вывернуться, если они сохранят свои инвестиционные позиции и не станут изымать прибыли? Мэдофф никогда не давал прямого ответа на эти вопросы, но о последствиях этого кризиса он говорил не таясь.

«Я и сам не заметил, как образовалась задолженность в несколько миллиардов долларов», – признал он в своем первом тюремном интервью. Это случилось не вдруг. Все началось, по крайней мере, в 1988 году, и, чтобы к 1992 году достичь такого уровня задолженности, он должен был оперировать гигантскими суммами.

Понятно, что сложные портфели и затруднения с наличностью должны означать, что схема начинает принимать очертания пирамиды, даром что Мэдофф настаивал, будто его афера тогда еще не родилась и что в те годы на счетах некоторых его самых привилегированных старых клиентов зафиксировано по меньшей мере несколько сделок.

Это, конечно, рассказ «по версии Мэдоффа» – по версии, возможно, наименее достоверного в истории источника. Как знать, может быть, он и правда задолго до 1987 года уже «крал у Петра, чтобы заплатить Павлу»: обворовывал счета Avellino & Bienes, например, чтобы заплатить Чейзу и Пикауэру, Леви и Шапиро. Он упорно отрицал это, и в открытой отчетности до сих пор не нашлось свидетельств противоположного. Однако он не отрицал, что ростки пирамиды проросли из острой потребности в наличности, с которой он столкнулся после краха 1987 года, и, даже если афера была уже запущена, нежданные изъятия после краха приперли бы его к стене.

Возможно, за закрытыми дверями Берни Мэдофф и бился в отчаянии, но для внешнего мира он возник из краха как яркая звезда внебиржевого рынка. До сих пор он был членом Совета управляющих NASD, а теперь стал влиятельным лидером восстановления в последующие три года рынка NASDAQ.

Помимо убытков от биржевого краха, рынок NASDAQ боролся еще и с нарушениями дисциплины в NASD – нерешительная Комиссия под водительством Джона Шэда так и не сумела положить этому конец. К огорчению регуляторов и гневу клиентов, наказания за нарушения были мягкими и запоздалыми. Молодой рынок при всем своем технологическом блеске был еще подростком, строптивым и принимающим в штыки любое усиление надзора. Тут впору задаться вопросом: если Мэдофф не понаслышке знал о всех слабостях NASD в качестве внебиржевого регулятора, ему могло прийти в голову, что афера будет сходить ему с рук достаточно долго, чтобы придумать выход из понесенных убытков.

Примерно в это же время Мэдофф вкладывался в оборудование и программное обеспечение фирмы, с тем чтобы быстрее обрабатывать автоматические заказы и опережать конкурентов. В 1983 году Питер провел внедрение нового специального программного обеспечения для внутренней автоматизированной системы заказов. Завершенная после краха 1987 года, эта система установила новый стандарт скорости обработки клиентских заказов.

После краха Мэдофф продолжил инвестиции в фондовую биржу Цинциннати (опять-таки удивительно высокие для его фирмы издержки!), которые помогли почтенной региональной бирже перейти на электронный способ ведения бизнеса.

Когда NASD в конце десятилетия ввел «предрассветный трейдинг», то есть перенес начало торгов на внебиржевом рынке на 4 часа утра по времени Восточного побережья, фирма Мэдоффа (и некоторые другие) как будто только того и ждала: у них уже был набран персонал, необходимый для торговых операций после завершения рабочего дня – в вечерние и ночные часы.

В 1990 году Берни Мэдофф, еще больше повысив свою и без того высокую репутацию в отрасли и у регуляторов, стал председателем NASDAQ. Работа в комитетах и инициативы его собственной фирмы на технологическом передовом рубеже имели больше практического значения для формирования NASDAQ, чем три срока председательства – каждый длиной в год, – зато высокая должность была замечательной трибуной. Трибуна понадобится ему в битве, с которой у многих ветеранов биржевого сообщества всегда будет связано имя Берни Мэдоффа, – в битве за внедренную им в 1988 году практику платить несколько центов за акцию розничным брокерским фирмам, чтобы те направляли ему заказы своих клиентов.

Эти центы он называл «отчислениями за поток заказов» и «комиссионными». Биржи, которые традиционно принимали такие заказы, в основном Нью-Йоркская фондовая биржа, назвали эти выплаты «чистой воды взяточничеством» и «откатами». Они отчаянно боролись за объявление такой практики незаконной, но в конце концов проиграли битву с регуляторами после того, как было установлено, что ордера фирм, получавших от Берни свои «центы», исполнялись быстрее и дешевле, чем на Большом табло. К началу 1990-х годов более 5 % всех сделок с акциями, котирующимися на Большом табло, будут фактически осуществляться в компьютерах Берни Мэдоффа. В одном научном исследовании рынка отмечалось, что «хотя, строго говоря, фирма Мэдоффа не является фондовой биржей, она де-факто функционирует как суррогат Нью-Йоркской фондовой биржи».

Деятельность Мэдоффа по оплате потока заказов создала ему много врагов среди могущественных людей Уолл-стрит, у которых имелся доступ к внутренним источникам информации о нем и его фирме. Похоже, никто из этих недружественных и высокопоставленных противников не нашел никакого следа скрытой пирамиды, – найдя таковые, они бы, разумеется, воспользовались этим, чтобы дискредитировать и уничтожить

его в ожесточенной битве вокруг его практики «комиссионных».

Однако то, что они ничего не нашли, еще не значит, что афера тогда не началась. Это может просто-напросто означать, что Мэдофф заложил первые камни своей пирамиды на менее всего заметном и менее всего регулируемом поле финансового ландшафта – в офшорных хедж-фондах.

К концу 1980-х годов Мэдофф играл заметную роль в обществе, что укрепляло его репутацию в среде щедрых филантропов и благотворительных учреждений, многие из которых станут его клиентами и в конечном счете жертвами.

На бумаге все его крупные клиенты, казалось, неуклонно богатели, и только Мэдофф знал, насколько шатко его финансовое положение. Согласно одному из распространенных индикаторов, между рождением «бычьего» рынка в августе 1982 года и концом 1989 года фондовый рынок шел вверх на семнадцать и более процентов в год. А в кругах, в которых он теперь вращался, богачам полагалось быть щедрыми. Поэтому и Мэдофф тоже стал активно заниматься благотворительностью, жертвуя любимым либо желаемым клиентам на приюты для животных, покупая билеты на «правильные» благотворительные обеды и встречаясь с «правильными» людьми.

На Манхэттене 1980-х годах в число «правильных» людей входил Говард Сквадрон, видный нью-йоркский адвокат, участвовавший в бесчисленных политических и культурных событиях, и именно он нечаянно стал одним из первых, кто направил влиятельные еврейские благотворительные учреждения под крыло Мэдоффа. Его отношения с Мэдоффом пойдут по образцу, с которым чем дальше, тем больше будут знакомиться юридические и бухгалтерские круги Нью-Йорка.

Сквадрон некогда считался вундеркиндом нью-йоркского юридического мира. В 1947 году, когда ему едва исполнилось 20 лет, он получил в Колумбийском университете сразу два диплома – по истории и праву. К его весьма острому уму добавилось множество полезных связей во влиятельных кругах. Два года он провел в качестве штатного юрисконсульта Американского еврейского конгресса, а позднее стал президентом этой организации. Американский еврейский конгресс был котлом, где варились богатые жертвователи еврейских благотворительных инициатив и учреждений, и именно там Сквадрон впервые повстречал Берни Мэдоффа.

Сквадрон, неутомимый участник множества советов по образованию и культуре, играл важную роль в спасении известного культурного учреждения New York City Center. Он почти четверть века был председателем совета этой организации и в какой-то момент заручился поддержкой Мэдоффа. Со временем клиентами Мэдоффа, доброго друга Сквадрона, станут влиятельные персоны Американского еврейского конгресса и New York City Center, а сам Мэдофф войдет в правление последнего, где его коллегами будут жена Сквадрона и член семьи Уилпонов, которому принадлежала бейсбольная команда New York Mets.

Когда в фирму Сквадрона пришла в качестве клиента медийная корпорация Руперта Мэрдока News Corporation, Говард Сквадрон стал очень богат. Значительную долю своего богатства он проинвестирует через Берни Мэдоффа и познакомит с Берни своих клиентов и друзей.

Юристы нескольких нью-йоркских фирм начали учреждать формальные партнерства, чтобы их клиенты могли инвестировать средства с помощью Мэдоффа. По той же схеме действовали такие видные бухгалтерские фирмы, как Konigsberg, Wolf & Co. и бухгалтерская фирма, обслуживавшая Стенли Чейза, – Halpern & Mantovani из Лос-Анджелеса. Обе фирмы открыли «перевалочные» счета, через которые их клиенты инвестировали в Мэдоффа опосредованно. Порталом для желающих инвестировать через Мэдоффа стала даже небольшая фирма Friehling & Horowitz, которая проводила аудиты в брокерской фирме Мэдоффа.

В дни «бычьего» рынка 1980-х бывший юрист Комиссии по ценным бумагам и биржам по имени Джеффри Такер решил уйти из юридической фирмы, которую он сам же и основал, и учредить с одним из своих клиентов фонд по торговле опционами. Этот клиент делил офис на Манхэттене, в Мидтауне, с представительным бывшим банкиром по имени Уолтер Ноэл-младший, который пытался построить собственный бизнес по управлению капиталом, полагаясь на обширные связи – свои собственные и жены-бразильянки. Ноэл рассудил, что новоявленный фонд Такера может оказаться перспективным для его собственных иностранных инвесторов. «Уолтер был весьма впечатлен их трейдингом, не только стратегиями, но и результатами», – вспоминал современник.

В 1989 году Такер расстался со своим прежним клиентом и стал работать исключительно с Ноэлом, чтобы окончательно сформировать новый фонд, названный Fairfield Greenwich. Примерно в то же время тесть Такера, удалившийся на покой текстильщик, посоветовал Такеру с Ноэлом приглядеться к его знакомому, блестящему инвестиционному менеджеру Берни Мэдоффу.

Что же было в Мэдоффе такого, что заставляло всех этих умных и расчетливых людей доверять ему так много, так легко и так надолго? Несколько ключей к разгадке дают впечатления из личного опыта общения с Мэдоффом и из интервью с десятками людей, знавших его. Мэдофф, в отличие от других удачливых мошенников, не бил на эффект, не зарывался, не был утрированно «харизматичным». Он брал другим: еще не сказав ни слова, он, казалось, создавал незаметное, но мощное магнитное поле, которое притягивало к нему людей, как если бы он и точно был северным полюсом или тем, что в природе называется оком тайфуна, тихим прибежищем посреди бушующей стихии. Один его партнер назвал это «аурой». Подобно талантливому актеру, он притягивал внимание, просто ступая на сцену, просто входя в дверь.

Он не бравировал своей профессиональной компетентностью («у него словно было при себе кольцо-декодер», как выразился один бывший регулятор) и во времена, когда остальные дергались, метались и тряслись от страха, казался чарующе хладнокровным. Он внушал доверие и чувство безопасности. Еще один близкий сотрудник вспоминал улыбку Мэдоффа в течение первой недели после теракта 2001 года, когда что ни день в «Помаде» объявляли бомбовую тревогу: он всегда последним выходил из офиса, пропуская вперед на лестницу своих всполошенных подопечных. Подобно невозмутимому голосу пилота из кокпита или отцу, умеющему успокоить проснувшегося от кошмара ребенка, он каким-то образом давал понять, что все под контролем, что все будет хорошо. Его близкие знали, что он может быть сердитым, неуступчивым, придирчивым, резким и грубым, но даже тогда он держался с твердостью строгого, но справедливого сержанта, который никогда не паникует и не сдает позиций, который не дает спуску своим подчиненным, зато приводит всех живыми назад.

Какова бы ни была формула роковых чар Мэдоффа, его встреча с Такером и Ноэлом, должно быть, воодушевила их. В середине лета 1989 года они вложили в Мэдоффа 1,5 млн долларов, которые мобилизовали через структуру, позднее названную Fairfield International. Через полгода они вручили Мэдоффу еще миллион долларов. К ноябрю 1990 года они были готовы выводить на фондовый рынок свой новый четырехмиллионный фонд Fairfield Sentry и поделиться своим успехом со всем миром – как выяснилось, почти буквально «со всем миром».

Этот период вызывает самые острые вопросы об истоках аферы Мэдоффа. Понятно, что после краха 1987 года его финансовое положение резко изменилось и давление обстоятельств могло вытолкнуть его из серых зон налоговых уверток и валютных утечек к полномасштабной финансовой пирамиде. Здесь не может быть абсолютной уверенности – не раньше чем его сообщники сами все расскажут или из-под завалов учета не извлекут новые документальные свидетельства его деловых операций. Но возможны разумные догадки, и они в конечном счете фокусируются на этих поворотных годах последней половины позолоченных восьмидесятых.

Для финансовой пирамиды имелись все условия. Помимо своей новой связи с Ноэлом и Такером, Мэдофф привлек внимание нескольких свежеиспеченных офшорных хедж-фондов. Все эти фонды, оседлавшие первую волну интереса к хедж-фондам, начали с того, что стали переводить ему большие и все разбухавшие суммы денег. Бизнес, перенятый Авеллино и Бинсом (у которых в 1960-х было, возможно, лишь несколько десятков клиентов и дела, по словам Мэдоффа, и к концу семидесятых шли «ни шатко ни валко»), после 1983 года сделал громадный рывок, принося в его руки еще больше денег. В то же время требования выплаты наличных от некоторых крупнейших клиентов после краха рынка 1987 года поставили Мэдоффа в очень напряженное положение с ликвидностью.

Этим крупным клиентам «принадлежит решающая роль в возникновении моих неприятностей», потому что они «не исполнили свою часть соглашения», писал он в электронном письме из тюрьмы. И продолжал: «Уверен, что вы спрашиваете: как я мог быть так доверчив? Наверное, я не хотел признаваться себе в том, что им нельзя доверять как близким друзьям».

Жалуясь на предательство близких друзей, он сам прекрасно понимает иронию ситуации. «Я не сомневаюсь, что некоторые из моих друзей задаются аналогичным вопросом: как я мог поступить с ними так, как поступил, – продолжает он. – Этому нет оправдания. Разница, наверное, в том, что я рассчитывал разобраться со своими проблемами, и в прошлом я столько заработал для них законным трейдингом. – И добавляет: – В любом случае это не меняет времени начала фиктивного трейдинга, которое я назвал».