Чаша отравы
Шрифт:
— Так, значит, если делать выводы, то есть только две альтернативы, — сказал Дашкевич. — Или постоянно усугубляющийся фашизм, ведущий к деградации, обнищанию, рабскому состоянию подавляющего большинства и в конечном итоге гибели цивилизации. Или ниспровержение формирующегося фашизма и возвращение на социалистический путь, ведущий к коммунизму. Правильно я понял?
— Абсолютно правильно! Только эти две альтернативы. Или — или. Третьего не дано. Всё, что третье, четвертое, пятое, осталось в прошлом, это уже пройденный этап. Это уже история. Хорошая или плохая, но история.
— Вроде всё логично, —
— ...Ну, вот и отбой. Ладно, арестанты, спокойной ночи! — сказал Игнатенко.
— Спокойной ночи, — произнесли товарищи.
Наташа заезжала в госпиталь к Максиму каждый день. Благо, сейчас отпуск в институте и каникулы в аспирантуре. Навещали раненого и другие родственники — его и ее родители, брат, Ира и Вика.
Сегодня компанию девушке составили Егор Иванович и Григорий Валентинович.
Она осторожно поцеловала мужа — лицо было всё в ссадинах и гематомах, переносица сломана, шесть зубов выбито. Оппозиционеры били его с садистским остервенением, пока их не спугнули.
При Максиме, сплошь закованном в гипс, Наташа старалась держаться бодро, хотя ее душили одновременно и жалость, и гнев. В то же время она, конечно, им гордилась.
— Привет, Максик, любимый... Как ты?
— Хорошо, Наташенька. Поправляюсь потихоньку. Как обстановка?
— Держимся.
На днях в палату поместили еще нескольких покалеченных бойцов ОМОНа и внутренних войск. Они противостояли озверевшим змагарам на Пушкинской площади.
— На самом деле первая волна схлынула. Противнику не удалось захватить улицу блицкригом, — начал объяснять полковник. — Сейчас он начинает активизировать заранее подготовленные ячейки на ключевых предприятиях, мутить якобы рабочее движение, устраивать политические стачки. Ну, точно так же, как в Польше в начале восьмидесятых. Вбрасывает мысль, что вы якобы слишком жестоко разогнали мирных протестующих, кучу народа избили и покалечили, по СИЗО всех распихали и пытали. Ага, на дыбу повесили и огнем жгли. И многие начали на это вестись. Сетки, работающие на западные подрывные центры и выдающие себя за защитников прав трудящихся, всё это время потихоньку готовились, находясь в спящем состоянии, и вот сейчас одновременно проснулись. И максимально агрессивно включились в события.
— Забастовки? — удивленно спросил Максим.
— Угу, — ответила Наташа. — Представь — в какой еще стране рабочие массово выходят на митинги и стачки, причем не с экономическими требованиями, а чисто с политическими, и власть с ними реально настроена говорить?
— Такое только у нас возможно, — сказал Егор Иванович. — Простые рабочие в Беларуси защищены экономически лучше, чем у любого из наших соседей, это факт. Ну, разве что в Польше зарплаты выше. Так в них после присоединения к ЕС вбухано 150 миллиардов евро просто так, тем и живут. В любой другой стране с ними даже говорить не стали бы. Это очень показательно, что они не выдвигают никаких экономических требований, как Наташа правильно сказала. Потому что выдвигать в нынешних реалиях абсолютно нечего, да и просто глупо. Поэтому незатейливо — «У-хо-ди»,
— Их устами говорят западные центры, — сказал Григорий Валентинович. — Это не их интересы. Они повторяют мантры местных вышедших из спячки организаторов якобы радетелей за рабочих, а также всяких экстремистских телеграм-каналов, прозападных и просто западных СМИ, которые, понятное дело, развязали дикую информационную войну против республики.
— Мы выстоим? — спросил Максим.
— Выстоим, — уверенно сказал его отец. — Президент на посту, организует оборону. — Мы тоже каждый на своем посту. Сейчас только на часок вырвался, а так, понятно, дикая запарка. Но мы справляемся. Хотя и нелегко. И будет нелегко. Впереди много волн, самых разнообразных. Противник очень изобретателен и применит еще массу любопытных заготовок. Хотя всё это уже применялось в разных странах.
— Хорошо, — улыбнулся Максим. — Жаль, что я надолго выбыл из строя. Прокручиваю в памяти, как это произошло, и понимаю, что тактически неверно поступил. Мы недооценили их готовность прыгнуть на нас и так расправиться. С другой стороны — всё же первый раз.
— Всё равно ты молодец. Тем, кто пострадал, защищая республику и народ, — особая благодарность нашего президента. А значит, и тебе персонально.
— Я рад...
— Эх, найти бы того, кто тебя рубанул... Он же многих еще может. Явный маньяк. Если до сих пор не обезврежен... — сказал полковник. — Сел бы очень надолго.
— Там практически все в масках были. Или платками лица обмотаны. Так что если только по орудиям преступления...
— Пока с подобным топориком никого еще не задержали. Ножи, пики, кистени, прочая арматура — это да... Но, думаю, рано или поздно попадется...
Егор Иванович пристально глянул на дочь и, как только их взгляды пересеклись, многозначительно, ободряюще моргнул ей. Сначала она не поняла, но потом, когда догадалась, то с некоторым удивлением, но всё же дала понять, что, в принципе, не отбрасывает предложенную возможность...
— Вообще, знаешь, кто в столкновениях с той стороны участвует? — продолжал Григорий Валентинович. — Белорусских граждан только четверть. Три четверти задержанных за активное сопротивление — это иностранцы. Российские, украинские и прибалтийские нацисты примерно в равных долях. Представляешь?
— Даже так?
— Да, именно так.
— Получается, это внешнее вторжение. Попытка госпереворота с подачи Запада, только замаскированная под внутренний гражданский протест, — сказал Максим.
— Разумеется, — подтвердил полковник. — Но мы отобьемся. Мы на своей земле.
Жаров грязно выругался и закрыл вкладку с роликом — там был круглый стол, в котором участвовали представители руководства РКП и ЕКП. Омельченко и Кузнецов от первой партии, Галкин и Винтер от второй. Беседа, как говорится, состоялась в дружественном и конструктивном ключе. Дело шло к объединительному съезду.
Помянули недобрым словом и его, Жарова. Призвали к усилению бдительности в рядах левых. Потребовали в очередной раз освобождения Ивана Смирнова, осужденного за разоблачение «крота».